Твоя капля крови

– Война не делает людей лучше, Стефко, – проговорил Корда, усаживаясь в кресло. – Твой Бойко сколь угодно может рассказывать о крови, которой нужно залить Бялу Гуру, чтоб очиститься… Ему не мешало бы иногда спускаться из поэтических сфер на землю.

Он пригубил вино, но тут же отставил бокал.

– Согласен, война может сделать храбрее, но подумай, сколько ненависти нужно для такой храбрости? И что нужно сделать с человеком, чтоб он так возненавидел? Я не говорю про тебя, Стефко, да и вообще про малый круг… Ты не можешь иначе, ты – это и есть Бяла Гура. Твой отец продал едва не последний камзол, чтоб оплатить восстание, ты сейчас делаешь то же самое, ты голову положишь за княжество, но это ты, мой друг… А возьми простого человека, такого, скажем, как я или покойный муж пани Гамулецкой – земля ему пухом и спасибо, что упокоился…

– Все-таки тебе не стоит равнять себя с мещанами, Стан.

– Отчего же, – вскинулся Корда. – Знаешь, в Чезарии я был таким же мещанином, как и все – как и Капо. Там почти не потрясают титулами, иначе из них высыплется слишком много пыли… Так вот, возьмем лавочника. Его мир – это лавка. И он будет болеть за нее душой, как ты за княжество, не спать ночами, залезать в долги – только бы она процветала. И представь себе, что пришли такие молодчики, как мы, – и лавки у него не стало. И пошел он по миру с женой и детьми. Что ему осталось в жизни? И какая ему польза от нашей и вашей свободы?

Он снова взялся за бокал – и снова поставил. Эту привычку Стефан у него помнил еще с университета – увлекшись беседой, он забывал обо всем вокруг и мог раз за разом подносить к губам кружку с пивом, так его и не отведав. И сейчас казалось, что Корда спорит о чем-то далеком, о теории, которая не страшна уже потому, что вряд ли воплотится в жизнь. Стефана охватил страх за него, неожиданный и такой сильный, что, когда Стан опять встал и подошел к окну, он почти рявкнул, как на плацу:

– Отойди, ради Матери! Ведь пристрелят…

– Человек может быть в меру злым, – продолжал Стан, отмахнувшись, – в меру трусливым, как многие из нас. Но, пока мир, он будет жить по законам Матери и умрет уважаемым человеком. А война даст дорогу страху и предательству. Или человек этот пойдет убивать соседа – оттого, что все убивают и теперь это разрешено.

– Ты слишком плохо думаешь о людях, Стан.

– Нет, – резко сказал Корда, – я плохо думаю о войне.

– Да что ты высматриваешь?

– Скоро ужин… – хмурился Корда.

Припасы в замке закончились – не так быстро, как ожидалось, но, как и в палаце, погреба опустели. Теперь обед его защитникам привозила пани Гамулецка собственной персоной. Никто уже не удивлялся, что она приезжает сама. Уединялись они со Станом ненадолго – да и не назовешь это уединением, – однако и этого хватало, чтоб у него выпрямилась спина и затуманились глаза. Шутили, что Корда собственноручно уничтожил все замковые припасы, чтоб чаще видеться с любимой.

– Придется обойтись без ужина. – Перед глазами метались, мешая смотреть, светлые пятна. – Их предупредят, что ехать сюда нельзя.

– Предупредят ли? Ты уверен, что тех гонцов не пристрелили прямо у ворот?

Стефан не ответил. Ему было плохо, и он радовался, что их с Кордой на время оставили одних.

– Ты бы спустился в погреб, – начал Стан, – сейчас и объяснения не нужно…

И тут оба услышали знакомый колокольчик и стук копыт.

Стан страшно выругался, уже без всяких предосторожностей распахнул окно и крикнул:

– Рута! Берегись, Рута!

Он выхватил пистоль и разрядил его в сторону той крыши, наверняка зная, что не достанет, – и кинулся вон, из кабинета – и по коридору. Стефан подскочил к окну – и обжегся, едва не упал, получив в лицо сноп солнечных лучей. Слезящимися глазами он никак не мог разглядеть того, что делалось внизу. Наконец, перевесившись через подоконник и прикрывая голову руками, он увидел, как Стан выбегает из ворот и бежит через улицу прямо к повозке, потом – как кидается к повозке, стягивает с козел пани Руту и толкает ее к воротам.

Стефан, недолго думая, перемахнул через подоконник. Он знал, что не убьется, и все-таки удар о каменные плиты выбил из него дух. Горячее солнце навалилось сверху, опалило спину. Со слезами и проклятиями, непростительно медленно он собрал себя с земли и в поднявшейся пальбе не сразу различил два четких выстрела. Но увидел, едва поднявшись, как Корда хватается за живот, а потом падает на колени, ткнувшись лицом в булыжники.

Стефан на неверных ногах кинулся к другу, притянул его к себе. Взвалил на руки, прикрывая от стрелка, потащил к воротам. Что-то ударило в плечо, потом под лопатку, но Стефан не обратил на это внимания. Ношу его попытались перехватить милицианты, но он не отдал, сам занес друга в двери, уложил прямо на мраморный пол. Кто-то рядом сорвал с себя куртку, положил под голову.

– Вешница сюда! Доброго брата, кого угодно, быстрее!

Умчались.

– Куда тебя понесло?

Стефан распахнул куртку у Стана на груди.

– Матерь милостивая…

– Ничего, – прохрипел Корда. Усы у него были все в пыли. – Ничего, Стефан.