Твоя капля крови

Стефан попытался пережать ему рану; вторая рука, которой он поддерживал друга за спину, тоже была вся в крови.

– Вот, – попытался улыбнуться Корда, – тебе и ужин.

Стефан не обиделся на друга за глупую шутку. Ужин, верно… кровь…

Я пролил кровь за дом Белта.

Ну конечно, понял Стефан, глядя в стремительно бледнеющее лицо.

– Уйдите! – закричал он на толпившихся вокруг и, видно, был страшен, потому что они прыснули в стороны. – Стан, – он склонился к нему ближе, – ты всегда был мне другом. И ты им останешься.

Но у того в глазах засветился ужас. Он попытался помотать головой.

– Тише, – сказал Стефан, – подожди, не двигайся.

Он расцарапал себе ногтем запястье.

– Не надо, – попросил Корда.

– Только не бойся, Стан, – сказал он тоном, которым в детстве говорил с Мареком. – Ты не умрешь. Ну, открой рот.

Но Корда отвернул голову и из последних сил стиснул зубы.

– Да что же это!

Совсем рядом безутешно, не стесняясь, плакала пани Рута.

Наконец прибежал пан Ольховский, склонился над Кордой, тяжело отдуваясь.

– Стефан… панич…

– Сделайте же что-нибудь! – закричал он дико.

«Сделайте – вы, потому что от моей помощи он отказался…»

Стан смотрел на него страшным недвижным взглядом.

– Прости, – бормотал Ольховский, – прости, панич, что же ты будешь делать…

Как будто бы очень издалека Стефан протянул руку и закрыл другу глаза.

Корда сказал бы: «Дождись вечера».

Сказал бы: «Вздумал поиграть в Янко Мстителя на глазах у всего Швянта?»

Он сказал бы: «Терпение. Не уподобляйся Самборскому, Стефко».

Только вот незадача: Стан больше ничего сказать не мог.

Некого было слушать.

– Постой, мальчик, – позвал вернувшийся Вуйнович, но Стефан сбросил его руку с плеча.

– Подождите, князь… – А это Стацинский.

Стефану не полегчало от злости, пятен под глазами не стало меньше, но они были не важны. Важно было добраться до того, кто убил Стана.

«Я ведь говорил ему.

Просил уехать.

Нет же было послушать…»

Вслед ему что-то кричали, но чужой крик омывал его и спадал, как волна. Выйдя из ворот, он направился прямо к особняку, откуда звучали выстрелы. Кажется, и в него стреляли, когда он пересекал улицу.

Их оказалось трое. Один внизу, у дверей, Стефан зарубил его, едва взглянув, удивившись мельком и на краю сознания сумке с патронами, стоящей у его ног. Запасливые…

Двое других – на чердаке, в одной из комнат для челяди. Из-за солнца и злости Стефан не разглядел обстановки – в глаза бросился только дешевенький образ Матери на стене.

«Что же, – подумал он почти с ненавистью, – закрой глаза.

Только что ведь – закрыла».

Один запаниковал, дрожащими руками навел на Стефана пистоль и все продолжал жать на курок, хотя заряда давно не осталось. Да и вырони он оружие вовсе, Стефан не вспомнил бы сейчас о запрете. Второй бросился на него со штыком, снятым с фучиля. Стефана вело, он пропустил удар в грудь, слишком далеко отбросил руку с саблей, зацепив лезвием за узкое окошко, выронил. Вцепился остландцу в горло обеими руками и ногтями разодрал шейную жилу.

Даже кровь у него была безвкусная, с тяжелым привкусом железа, и Стефана едва не стошнило. Закончив, он распрямился, приходя в себя, окинул взглядом комнату. Дурное марево вокруг не исчезло, но красные брызги и потеки на образке он увидел четко. Едва соображая, Стефан взял сумку, оставшуюся у окна: в ней патронов почти не осталось.

Затылок невозможно чесался. Он завел руку за голову и вытащил пулю, застрявшую сзади в шее.

Когда он, пошатываясь, вышел из особняка, к нему подбежал Стацинский.

– В шпиталь, – только и сказал он.

– Матерь добрая белогорская, – покачала головой Юлия, – ну-ка, посадите его сюда, вот так… Ох, Стефан, как вы умудрились так обгореть? Ведь живого места нет…

Стацинский зашептал ей что-то на ухо, Юлия охнула, помянула Матерь. Подложила Стефану под голову подушку.

– Солнце, – пожаловался он.

– Солнце вам… Сейчас.

Он не открывал глаз. Руки Юлии вернулись, и с ними – что-то прохладное.

– Бальзам от ожогов, – сказала она, осторожно нанося мазь на его лоб и щеки. Бальзам вбирал жар и боль. Он невольно потянулся за ее руками, потом вспомнил о Стацинском и устыдился.

– У меня и так все заживет. Раненым нужнее.

– Я не собираюсь с вами спорить, – вздохнула Юлия, – я и без того устала.

– Нужно было уезжать за границу. С нами вы не отдохнете.

Даже смех ее был как бальзам, утишающий боль.

– Да уж, с вами не отдохнешь…

– Стан, – пожаловался он, – Стана убили.

Она и это горе попыталась стереть с его чела, не стесняясь застрявшего в углу анджеевца. И в конце концов он закрыл глаза, смиряясь – хотя бы на время.

– А я думал, – сказал анджеевец, когда Юлию позвали и она вышла из отгороженного закутка к другим раненым, – отчего ладанка вас не жжет…

– Это чрезвычайно дурной тон, пан Стацинский, – вмешиваться в чужие дела.

– Подождите. Тут о другом речь. У нас в Ордене рассказывали, что есть такой закон. Если вампир при жизни был по-настоящему влюблен, то это чувство… может удержать его от жажды.

Стацинский кусал губы и краснел.