Твоя навеки

Мик с наслаждением гладил ее атласную спину, изучая каждый изгиб этого нежного тела. Такая миниатюрная, такая совершенная — и она дове­рилась ему, мрачному громиле, хмурому нелюдиму. Есть в этом какая-то загадка, подумал он. Не говоря уже о том взрыве блаженства, который она мне только что подарила.

Под утро Мик проснулся — как всегда, с ясной головой и настороже. Он уже лежал на спине, и Фэйт спала рядом, уткнувшись носом в его плечо, и ее теплое дыхание щекотало кожу.

По привычке он прислушался, вгляделся в тем­ноту.

По-прежнему окна дребезжали, а дом поскри­пывал от порывов ветра, но это не могло стать причиной его пробуждения. Горел таймер, мину­ты за минутами падали в тишину, а Мик все при­слушивался, постепенно успокаиваясь и расслаб­ляясь. Наверное, Фэйт вздрогнула или что-нибудь пробормотала во сне. Да, скорее всего, именно так. Просто он не привык спать рядом с жен­щиной.

Плотная, почти осязаемая на ощупь темнота окружала их. Раньше Мик любил темноту ночи за то, что она дарила ему чувство отрешенности от остального мира, дом становился его крепостью, в которую никто посторонний не мог проникнуть. Но сейчас, когда рядом лежала, приткнувшись к его плечу, близкая женщина, темнота дарила ему ощу­щение сбывшегося чуда, заражала почти мистиче­ским благоговением, наподобие того, которое он испытывал юношей, глядя в бездонное звездное небо Вайоминга.

Мик вспомнил того восемнадцатилетнего юношу с живостью, поразившей его самого. Казалось, ему снова восемнадцать, и он снова, задрав голову, смотрит на усыпанное бриллиантовыми россыпями черно-бархатное небо, тоскуя по тому, чего никогда не имел, томясь по чувству, которого от рождения был лишен — чувству семейного очага.

Горло у него сжалось от горького, как полынь, воспоминания, а затем он замер, потому что ощутил, как рука Фэйт шевельнулась — тихо, но целеустремленно. Мик хотел было уже окликнуть ее, но остановил себя, боясь испугать ее, а также из не­вольного любопытства.

Рука Фэйт нежно гладила его мускулистую грудь, плечи... Сладкая волна блаженства прокати­лась по его телу, и Мик, не удержался, судорожно сглотнул.

— Мик?— позвала его Фэйт.

Она не спала. И теперь, когда она убедилась, что и он не спит тоже, ее ласки обрели неожиданную дерзость, и ладонь ее смело скользнула к низу его живота.

— Ты ничего не имеешь против?— в голосе ее чувствовалась все-таки некоторая робость.

— Провалиться мне на месте, если я что-то имею против,— блаженно простонал Мик.— На­оборот: меня всю жизнь мучило желание, чтобы нашлась женщина, которая касалась бы меня так постоянно.

— А если я осмелюсь на что-то большее?— спросила Фэйт, опускаясь ниже.

И это было начало нового исступленного витка блаженства, за которым пришло очередное забытье в непостижимом слиянии душ и тел...

Не сразу проснувшись, Мик резко сел в кровати и только после этого открыл глаза. Через окно в комнату струился яркий свет зимнего солнечного дня. Звонил телефон. Поймав трубку, Мик поднес ее к уху.

— Пэриш слушает.

— В общем, так, старик,— без всякого вступле­ния проскрипел в трубку голос Натана Тэйта,— четверть часа назад нам удалось схватить этого сукиного сына.

Мик проснулся совершенно.

— Схватить? Где? При каких обстоятельствах?

— Этот тип самым нахальным образом снова завалился в ресторанчик Мод и как ни в чем не бы­вало заказал завтрак. Мод приказала обслужить его, а сама выскользнула из зала и немедленно позвони­ла нам. Сейчас мы оформляем протокол задержа­ния. Я позвонил в техасский департамент общест­венной безопасности; полагаю, они официально по­просят переслать парня к ним, так что до конца недели мы избавим наш округ от присутствия в нем этого ублюдка. В любом случае можешь передать своей драгоценной Фэйт Уильямс, что ее бывший муженек за решеткой и она может ни о чем не бес­покоиться.

Мик швырнул трубку на рычаг и обернулся. Фэйт, приподнявшись, смотрела на него во все глаза.

— Фрэнк арестован, Фэйт.

Фэйт судорожно вздохнула и, зажмурив глаза, закрыла лицо руками.

— Ну наконец-то,— еле слышно вымолвила она.

— Некоторое время ему придется посидеть в ку­тузке, а затем его скорее всего вышлют под охраной в Техас. Теперь тебе нечего бояться.

Фэйт открыла глаза, и с ресниц ее скатились две слезинки.

— Боже, Мик!— Позабыв о всякой сдержанно­сти, она повисла у него на шее, из груди ее вырвался стон облегчения.— Боже, Мик, у меня словно камень с души свалился.

Мик держал ее в объятиях, прислушиваясь к смеху, смешанному со слезами, и никак не мог отде­латься от ощущения, что не все так просто, как он сам только что изложил, и история с ее бывшим му­жем ни для Фэйт, ни для него еще не закончена.

— Давай устроим праздник,— предложила вдруг она, вся сияя от радости.— Боже, у меня ты­сячу лёт не было ни одного праздника.

— Как захочешь,— отозвался Мик.— Устроим вечеринку? Я смогу собрать по такому поводу кучу не кучу, но приличное число людей, причастных...

Фэйт прижала к его губам пальчик.

— Не желаю никаких людей!— хрипло прошеп­тала она.— Хочу праздновать вместе с тобой и ни с кем больше.