Твоя заря

Дожидаясь нас, девочка созналась, что было у нее намерение прихватить в путешествие и своего верного Друга маленького амазонского попугайчика, пусть бы и он развлекся, повидал свет, подышал простором. Однако мама ей решительно не позволила…

— И верно мама сделала, — заметил Заболотный, откладывая бритву. — Сама подумай, как без него в доме? Ведь он там у вас, в сущности, наивысший арбитр: чуть какая-нибудь домашняя кризисная ситуация — сразу к нему, к какаду, пусть рассудит…

— Это верно, он у нас мудрец, — согласилась девчонка, понимая шутку.

Лида потом первой, впереди Заболотного, сбегала по внутренней лестнице в гараж, еще и нас торопила: не мешкайте, здесь каждая минута дорога, надо выиграть время!

Теперь она, заняв место, из машины то и дело переспрашивает, скоро ли мы выедем, ведь время бежит, бежит!..

А у Софии Ивановны — своя забота: чтобы не гнал…

Когда мы были готовы наконец выехать из гаража, она и тогда застенчиво напомнила мужу о своей просьбе, не боясь показаться назойливой: «Ты обещаешь, ведь правда?»

Хоть это вроде и не существенно, однако почему-то и здесь, на хайвее, воображение рисует мне тот момент, когда Соня, худенькая, бледная, с умоляющей улыбкой заглядывает в глаза своему Заболотному:

— Кирик, я знаю, ты будешь хорошим…

И как всегда, когда она расстается с мужем, глаза ее вмиг наливаются синевой, пречистой синевой преданности, и росинки невольной слезы уже дрожат на ресницах, и сами глаза от сияния тех росинок становятся глубже и как будто растут, растут…

— Не волнуйтесь, Соня-солнышко, — говорит ей Заболотный. — Ждите и не тужите на валу.

Была бы она, безусловно, спокойнее, прихвати мы и ее с собою. Заболотные часто отправляются в поездки вдвоем, и если дорога выдается далекая и утомительная, София Ивановна — на равных правах — подменяет за рулем мужа, к тому же она в душе искренне убеждена, что ведет машину куда лучше, чем он… Но на сей раз ей пришлось смириться, осталась дома, потому что врачи пока не разрешают Софии Ивановне дальних путешествий: летом на одной из здешних автострад супруги Заболотные попали в «маленькое приключение», как выражается мой друг, в котором сам «ас» отделался синяками да ссадинами, а Софии Ивановне пришлось несколько недель пролежать в гипсе, и лишь недавно разрешили ей выходить на улицу. Поэтому понятны ее сегодняшние встревоженность и настойчивые предостережения, какими она провожала нас даже когда мы сели в машину и Заболотный потихоньку начал выруливать, направляя свой «бьюик» на стальные, еще не открытые ворота гаража.

Сейчас мы находимся на изрядном расстоянии от того сумрачного гаражного подземелья с низким, в стальных балках потолком, уже оно будто невесть когда и было с тем своим служебным телеглазом, который недреманно откуда-то наблюдал за нами, чтобы в нужный момент неслышно раздвинуть стальные двери и — под благословляющим взглядом Сони-сан — выпустить еще одного лови-ветра в серое светание стритов, в гонку дорог.

Были сначала безлюдные каньоны улиц, где в одном месте под синим ливнем неонов, среди газетного отрепья в такую раннюю пору уже сидел старик, немощный и запущенный, и что-то жевал, безразлично глядя на нас; где затем промелькнуло темное зеркальное стекло еще закрытых офисов, банков с кованой таинственностью оград; остались позади и сверкающие витрины ювелирных магазинов с драгоценностями и манекенами в ярком освещении, и черный алюминий небоскребов, исчезающих мрачным своим величием где-то в непроглядной вышине, тесня пространство, оставляя перед нами только узкую его щель, чтобы могли мы вырваться на эту загородную трассу, где Заболотный облегченно, повеселевшим голосом скажет:

— Наконец!

И, опустив стекло, высунет руку, ловя пальцами встречный ветерок.

Заболотный ведет свой «бьюик» ровно, мягко, машина не идет, а плывет, и это, думается, можно сейчас объяснить только желанием Заболотного усердно следовать предостерегающим наставлениям Сони-сан.

— Учти, Лида, как едем. Пожалуй, похвалили бы нас за такую дисциплинированность? — говорит мой друг, улыбнувшись, но не нам, а будто кому-то невидимому, должно быть, предстала в этот момент пред ним именно Соня в той своей трогательной встревоженности, когда, проводив нас в дорогу благословляющим, еще, наверное, от матери унаследованным жестом, осталась как-то сиротливо стоять одна в ярко освещенном гараже. Маленькая, как девочка, бледная от волнения, стояла она совсем хрупкая, беззащитная в своей одинокости посреди огромного подземелья, под его низким железобетонным сводом, несущим на себе всю громаду билдинга. Стальные ворота, выпустив нас, тут же автоматически начали смыкаться.

— Тетя Соня! — обернувшись, крикнула тогда ей Лида, и даже гримаса боли пробежала у девочки по лицу, — это выражение боли так и не сходило, пока она махала рукой Заболотной, которую гаражное подземелье помалу зашторивало сталью дверей. И сейчас, в дороге, почему-то вырастает в воображении эта сценка с хрупкой фигуркой Сони-сан, оставленной где-то там, в гаражной пещере среди стальных балок и бетона.