Твоя заря

Нестерпимо долго тянется путь наш через смрадный, окутанный дымами и смогами промышленный район, конца не видать закопченному этому краю, где химические тучи не исчезают, где заводским махинам тесно уже от самих себя и земля будто с трудом удерживает тяжесть сооружений; господин Смог властвует над этим мрачным регионом, где все задыхается в собственных испарениях, где города, существовавшие раньше порознь, овеваемые полевыми и океанскими ветерками, теперь срослись в черные загазованные мегаполисы, лишились названий, имен, растеряли тепло человеческих микроклиматов, точно некие темные мойры однообразия обрекли их во всем уподобиться между собой, потерять лицо, превратили в мощь безымянно индустриальную; жизнь в этих местах как будто примирилась и с нечистотами, и с нехваткой кислорода, и с неестественной скученностью, поселения привыкли быть постоянно закутанными в общее для всех желто-бурое одеяло удушливых туч, грузно нависших над целым краем. Чистый воздух где-то там, над океаном, а здесь дымы, газы, зловонье отстойников, гнилье болот… И этим дышать? От колыбели до могилы? Миллионы людей живут здесь, а впечатление абсолютной, жуткой мертвенности. Близкие и далекие огни реклам взывают словно в пустоту.

Лишь дорога живет. Похоже, именно дороги, такие вот трассы все больше становятся способом существования современного человека. Между машинами мчатся человеческие жилища — готовые домики на колесах, с занавесками на окнах. Комфортабельно и все время в движении, в погоне, разумеется, за счастьем… Машины шумят потоком, стремятся нескончаемой рекой, если бы кому-то захотелось перейти дорогу — негде! Гудят огромные радиофицированные фургоны, мощные трейлеры, денно и нощно перевозящие грузы на дальние расстояния, они гонят вовсю, потому что надо, надо: быстрее довезешь — больше заплатят!..

На обочине хайвея для пешеходов не оставлено ни малой полоски — пешеходов хайвеи не признают, считается, что таковых нет, все для машин, для машин!.. Только аккуратные столбики, похожие на верстовые, то и дело возникают, мелькают вдоль дороги, и на каждом из таких столбиков пожалуйста: телефонный аппарат…

— Сервис, — отмечает Заболотный. — Что скажешь?

— Удобно.

А Лида добавляет:

— В любой момент можно вызвать Софию Ивановну, если что случится.

— В дороге об этом не говорим, — строго отзывается Заболотный. Случиться ничего не должно…

Дорога летит, и это словно летит само время. Сумрак рассвета сменится короткой зарей, потом светом дня, будет меняться живопись ландшафтов, претерпит изменения и настроение путешествующих, да только она, эта скоростная трасса, останется безразличной ко всему: для трассы с ее прочным покрытием, с ее орудийным гулом, с неустанным многорядным движением — в одну сторону и в другую — существует единственное проявление жизни, только это безудержное исступление гонки. Странное дело, при всей могучести движения в нем ощущается какая-то неполнота, оно лишено чего-то существенного, летят встречь горбатые контейнеры, несется железо, промигивают мимо тебя пятна чьих-то лиц, но их выражения не рассмотреть, ничьего голоса ты не услышишь, пусть хоть как он взывает к тебе, — здесь слышишь только свист, сотрясение земли, вжикающие приветствия скоростей. В потоке лимузинов, скромных и роскошных, обычных и пуленепробиваемых, среди авто наиновейших моделей, мчащихся во весь дух, среди всех этих красавцев, ярких, как тропические птицы, грациозных малюток, сверкающих отделкой, властно сотрясаются стальные бронтозавры дорог — дальнерейсовые тяжеловесы, которые с грозным гулом круглосуточно несутся по трассам в этом неистовом нескончаемом потоке. Рядом с нами мчится махина контейнера-автомобилевоза: новенькие, прямо с завода легковушки последней модели ярусами грудятся на нем, сползлись, точно жуки-скарабеи, сияют кузовами в угрожающей близости от нас; за контейнером мощно гудит еще больший тяжеловес, многоосевой трейлер, забитый цементными блоками, железобетонными конструкциями, — перевозит их куда-то на дальние расстояния…

Встречный дождик прокапал по стеклу, словно специально, чтобы взбодрить Заболотного, потому что дождик в дорогу — это, как Соня сказала бы, добрая примета… Ехать бы нам уже при свете дня, однако от туч, которые расползлись по небу и куда-то этот дождик понесли, на время все вокруг даже померкло, правда, ненадолго, и теперь вот как бы повторно светает, наконец-то новый день вступает в свои права.

— Нет, все-таки рассветает, — говорит Заболотный. — Закурим, чтоб дома не журились…

И рука его снова тянется к сигаретам, пальцы, как и раньше, сразу и безошибочно угадывают, где именно лежит пачка, одно движение, другое, короткое, точное, — и сигарета уже горит, вьется дымком, а взгляд водителя независимо от этого все время неотрывно — на трассу, где нам еще будет миль да миль.

— Сколько идем? — любопытствует Лида.

— Все в норме, Лида, хоть можно и чуть веселее, — и Заболотный прибавляет газу.