Твоя заря

Так хорошо вокруг, что даже грусть на мгновенье тронет детскую душу: жить бы тебе жаворонком над этой цветущей степью или кузнечиком-попрыгунчиком носиться в траве — они-то ведь только радость и знают…

Корм здесь — куда уж лучше. Казалось бы, пастись нашим коровам и с места не двигаться, однако, как и среди людей, между ними тоже есть разные натуры, вреднющие попадаются, одна смирно пасется, а другая ни с того ни с сего задрала голову, и понесло ее бог знает куда, видать, ей здесь не так, показалось ей, что где-нибудь там, на краю света, будет лучше.

— И куда же это тебя нечистый понес? — кричит на свою рябуху Катря Копайгора, но корова и ухом не ведет. — А чтоб ты сдохла! — И Катря, длинноногая забиячливая наша подружка, первая затевающая драки, сверкая поджилками, пускается корове наперерез. Ох, эта Катря! Даром что худая как щепка, однако руки у нее жилистые и нравом бесстрашна, со всеми хлопцами в школе на переменке дерется, наименьшей обиды не простит никому.

— А меня вы узнаете?

Из моря трав возникает маленькая фигурка Кириковой сестры Ялосоветки, на ней венок из васильков синеет вокруг чела. Совсем другая стала в венке, обновилась, прямо юная царевна из трав выплывает! Личико бледное, круги под глазами — за зиму отощала девчонка, но во взгляде сейчас веселость, и особенно красит ее этот венок васильковый…

Мальчишки и девчонки — все бросаемся к Ялосоветке, рассматриваем не так ее, как венок.

— Тебя хоть рисуй в этом венке!

— Между васильков еще и белые ромашки…

— Сама плела?

— А кто же?

— Научи и меня! — просит Гришаня, сынок Мины Омельковича, чернявый, с худым лицом мальчишка, который, подрастая, становится, по мнению терновщан, разительно похожим на какого-то там учителя музыки из бывшего панского имения, довольно хлипким был тот учитель, а между тем все горничные в него влюблялись. — Дай надеть хоть на минутку, — тянется Гришаня к венку, однако Ялосоветка не уступает.

— Венки для девочек, а тебе, Грицик, подошел бы соломенный брыль, рассудительно говорит она. — Ты же парень… А я и брыль умею плести…

— Брыль? Правда?

Вот вам и Ялосоветка! Настоящий соломенный брыль это то, что каждому из нас только снится, а эта вот девчонка могла бы тебе сплести его хоть сейчас… Научилась, гоняя все лето гусей от разостланных на левадах полотен? Или братья-батраки зимой научили? Ведь с хуторов они возвращаются осенью хоть и босые, зато всегда в новых брылях.

— В первую очередь я Кирику сплету, говорит Ялосоветка, посмотрев ласково на брата, и мы тоже переводим взгляды на своего товарища, на его многострадальный картузик с огрызком изломанного козырька, болтающегося на лбу. Счастливчик этот Кирик! Стараниями сестры он будет сегодня в брыле золотом, широкополом, как у Романа-степняка: тот, когда выходит с пасеки, жары может не бояться, тень от его соломенного сомбреро ложится на все лицо, до самых усов.

— Ялосоветка, после Кирика и мне…

— И мне! И мне! — галдим, заискиваем наперебой.

— Будут всем, — великодушно обещает мастерица, и все мы уже видим себя в золотых брылях, которые в скором времени родятся здесь и все лето будут прикрывать наши прожаренные солнцем лбы.

Ялосоветка со своим умением да еще в синем венке васильковом для нас точно посланница судьбы: кто мог надеяться, что вернемся домой в такой обновке? Сомбреро, сказать бы по-нынешнему, будет оно золотиться на тебе в будни и в праздники, защищать от солнца и от дождя!

— Не мешкай же, Ялосоветка, начинай!..

— Мне для этого коленья нужны, — размышляет девчонка. — Ржаные коленья.

Откуда здесь рожь? Вокруг травы и травы, сплошное великолепие цветущего разнотравья, и только изредка над этим зеленым половодьем пробивается случайный ржаной колосок. Этого ни за что не хватит. Лишь там, далеко-далеко, подступая к Фондовым землям, что-то голубеет… Ей-же-ей, это голубеет полосой рожь. К ней! Словно ветром подхваченные, летим в ту сторону, запыхавшись, перегоняя друг друга. Ржи как раз созревают, каждый колосок в седой пыльце, вроде облачком окутан. Кирик первым бросается ломать коленья, спешит и Гришаня, набрасываюсь и я — кому охота без брыля остаться? Для плетения пригодно только среднее звено стебля, самое большое, с длинной блестящей стрелкой. Хрусть! Хрусть! — отламываешь стебель снизу, отламываешь сверху, и уже он, очищенный, сияет у тебя в руках, в аккурат такой, как нужен: стрельчатый, длинный, зелено-голубой.

Пучок таких коленьев бегом принесли и положили перед Ялосоветкой.

— Такие?

— Ну да. Вы теперь только слепней от меня гоняйте, чтобы не отвлекали…

И ее тоненькие руки уже принимаются за дело, пальчики, мелькая, живо и расторопно плетут брыль! Лента у девочки из-под пальцев так и струится, а она, юная наша мастерица, даже губы закусила, о своем васильковом венке, видимо, и забыла сейчас, увлеченная работой.

— Вот так вчетверо, — показывает она нам образец, — а так вот будет вшестеро, лентой широкой… Да еще и с зубцами, как у Романа-степняка… Правда, красиво получается?