Твоя заря

Правда. Будем защищать, не будем дергать за эти косички, которые у нее уже, будто у взрослой девушки заплетены двумя блестящими темными свяслицами и тоже пахнут, как у матери, травами. Будем вступаться перед кем угодно, чтоб слеза никогда не блеснула на этих смуглых, тугих, как яблоки, щеках… Ведь она же малышка да еще и наполовину сирота, или, по выражению Бубыренчихи бастрюченок, хотя мы этого слова избегаем, улавливая в нем оскорбление и для девочки, и для ее матери. Да, да, обижать Настусю — никому не позволим, недаром здесь слово даем. Значит, в школе имеем отныне новую обязанность, осознание ее словно делает нас старше.

Кроме Андрея Галактионовича, учителя еще земского, давнишнего, который учительствует в Терновщине, кажется, извечно, будет теперь у нас новый молодой учитель, прибывший на замену своему предшественнику по прозвищу Алэ, раскритикованному селькором Око за непривычные для Терновщины словоупотребления. Странное дело, в нашей слободе никогда не употреблялось этакое словцо «алэ», люди наши каким-то образом обходились без него, и вот появляется в школе мешковатый и всегда будто несколько сонный учитель в вышитой рубашке, только вышитой не нашими узорами, и Терновщина то и знай слышит от него это диковинное «алэ» да «алэ». Так и приклеилось оно к нему прозвищем, хоть и беззлобным, однако, цепким, и когда матери зимой посылают кого-нибудь из детей с кутьей, то без всякой насмешки говорят: снеси кутью своему Алэ или как там его величать… Пробыл зиму и запропастился неизвестно где, точно растаял заодно со смешным своим прозвищем, и вместо него будет Микола Васильевич Дух, присланный на подмогу нашему славному Андрею Галактионовичу, которого почитают у нас все — и стар и млад, издавна считая своим. Когда-то, еще юношей приехал Андрей Галактионович трудиться в нашу земскую маленькую школу и осел здесь насовсем. Отсюда и на германскую воину его взяли, где ему выпало пережить газовую атаку, и газ такой оказался, что учитель наш по сей день беспрестанно тихонько покашливает. У Андрея Галактионовича очень чистый цвет лица, хотя и с желтизной, походка тяжелая, зато какой-то он ясноглазый, красивый со своей черной, чуть прошитой седыми нитями гривой-шевелюрой, спадающей на самые плечи — голова его всегда открыта, носит он длинную толстовку, так ходит и в дождь, и в снег, в шапке Терновщина учителя никогда не видела. Живет Андрей Галактионович при школе, в комнате у него со стен смотрят почтенные какие-то мудрецы, в основном бородатые, и сам он для нас как мудрец, кажется, все на свете знает — что было и что будет. Может, потому без крика и обращается с нами, школярятами, терпит наши детские выходки, точно прощает нам их за все то, что ждет нас впереди. Даже если совсем уж отчаянный, отъявленный буян встанет перед Андреем Галактионовичем, он и на того голоса не повысит, лишь пристально посмотрит глубоким, будто в самую душу нацеленным взглядом и по привычке подкрутит ласково свой темный аккуратный ус:

— Больше не будешь по партам ногами ходить?

— Не буду.

— Ну, так беги.

И тихо усмехнется вслед.

Как и Роман-степняк, Андрей Галактионович тоже возится с пчелами, три улья его стоят в саду, край школьного двора. Изредка к нему наведывается из степи и Роман-степняк, главный «пчелиный атаман», тогда они сообща держат совет, склонившись над ульем, обсуждают что-то свое пасечническое. И в эти минуты никому постороннему их не понять: поистине как двое посвященных в какие-то тайны беседуют на своем, одним им доступном языке. Случается, что в их обществе окажется и странствующий художник, как всегда, неожиданно появившись на вашем горизонте в своем вечном плаще и мятой, с опущенными полями шляпе: пусть хоть какая жара, вид у этого бурлака каждый раз такой, будто он только что из-под дождя.

— Все ищете вечные краски? — приветливо спросит старого непоседу Андрей Галактионович. — Никак не даются? А они, может, таятся в какой-нибудь заурядной травке, по которой мы каждый день ходим…

Художнику Андрей Галактионович всегда предоставляет ночлег охотно, он называет его «поэтом лунных ночей», считает, что гость его когда-то умел с исключительной, поистине чарующей силой передавать лунный свет, а сейчас, к сожалению, ему никак не удается повторить свое же собственное достижение…