Творческая связь. Исцеляющая сила экспрессивных искусств

«Не хотела бы ты помедитировать несколько минут вместе со мной?» – спросила я. Она кивнула, соглашаясь. Когда мы начали погружаться в тишину, я сказала: «Думаю, что буду слегка направлять нас, чтобы добраться туда». Она мягко ответила: «Мне это нравится. Это поможет мне проникнуть в себя».

Я направляла нас в медитации примерно так: «Подыши глубоко. Позволь плечам расслабиться. Сидя на подушках, лежащих на полу, почувствуй поддержку снизу. Почувствуй поддержку, которая идет от пола и из-под пола. Можешь представить себе корни, идущие вниз, в глубь земли. Позволь этим корням разрастись. Если тебе нравится этот образ, представь, что энергия земли проходит через эти корни в твое тело, давая тебе энергию. Посмотри, как эта энергия поднимается, входит в каждую клеточку, каждый орган твоего тела. (Пауза.) Теперь представь над собой чистое голубое небо. Если тебе нравится этот образ, представь, что энергия неба проникает через твою макушку и вливается в каждую клеточку, каждый орган твоего тела. Пусть она сольется и смешается с энергией земли. (Пауза.) Дыши. Расслабляйся. Теперь сверься со своим телом. Что ты чувствуешь? (Пауза.) Где в теле находятся энергии? (Пауза.) Появились ли какие-то цвета или образы? (Какое-то время мы сидим в тишине.) Не спеши, а когда будешь готова, постепенно открой глаза и дай мне знать».

Какое-то время мы молча смотрели друг другу в глаза. Я испытывала сочувствие к той боли и опустошению, которые видела в них. Гейл начала:

«У меня был образ рыбы. Она висела вертикально. Черно-белая рыба с головой и хвостом, но скелетом вместо тела. Позвоночник и ребра были видны, но ни мяса, ни кожи не было».

Я сидела молча, впуская образ Гейл в свое восприятие. Она продолжила описывать его подробнее. «На костях играло солнце. Они были сухими и выбеленными». После того как Гейл закончила говорить, я попросила ее вновь рассмотреть образ и описать его с помощью высказываний от первого лица. Эту целостную художественную практику мы находим весьма полезной, а Гейл была с ней знакома.

«Я рыба, подвешенная вертикально. Моя голова цела. Есть связующее звено, которое прикрепляет голову к скелету». При этих словах Гейл сгорбилась. «Я вижу, что мой хвост все еще здесь. Но посредине вижу только скелет. У меня есть позвоночник и белые, выбеленные ребра, и это все».

«Можешь ли ты рассказать что-то еще о средней части?» – спросила я. Она немного задумалась. «Ну, ничего от меня не осталось. Ни печени, ни кишок, ни желудка, ни сердца». (Длинная пауза и глубокий вздох.) «У меня больше нет сердца». Ее голос полон печали, она тихо всхлипывает. «У меня нет больше сердца, я всего лишь интеллект».

Я обеспокоена ее неточным восприятием себя. После внутреннего спора с собой я решаю быть конгруэнтной и поделиться с ней моим восприятием.

«Я понимаю, что ты чувствуешь, будто теперь у тебя нет сердца, и что ты видишь себя как управляемую интеллектом, но, думаю, если бы мы спросили твоих друзей и коллег, есть ли у Гейл сердце, то они сказали бы, что ты очень сердечный человек. В конце концов, это лишь мое восприятие тебя. Мне всегда кажется, что ты действуешь от сердца. Однако я слышу тебя – сейчас такое время, что ты действительно чувствуешь, что потеряла свое сердце».

Гейл расстроена из-за того, что потеряла сердце. Она описывает детали мучительной смерти ее матери: она задыхалась при каждом вдохе, не могла вдохнуть достаточно воздуха, чтобы жить, но не могла и прекратить дышать, чтобы умереть. Любящая дочь чувствовала себя беспомощной, но все же оставалась рядом с ней все эти дни. Гейл говорила о том, как ужасно видеть, что мать покидает этот мир именно так. Она всхлипывала, рассказывая об этом.

Обойдя ее сзади и встав на колени за ее спиной, я поместила свои колени в основании ее позвоночника, дав тем самым ей поддержку. Я осознавала, что не хочу обеспечить ей «комфорт» в том смысле, чтобы она почувствовала себя лучше. Я лишь хотела дать ей необходимую поддержку и прикосновение, которое позволит ей не сдерживать своих слез. Я позволила своей интуиции и рукам вести меня. Когда я начала поглаживать Гейл по волосам, она стала горько рыдать. «Моей матери всегда нравились мои волосы. Когда я была ребенком, она расчесывала и гладила их, говоря мне, что они прекрасны. Твои руки нашли правильное место. Это чудесно». Она продолжала плакать. Мой комментарий был простым: «Плакать – это нормально. Ты можешь просто отпустить это».

Через некоторое время я спросила: «Есть что-нибудь, что ты хочешь сказать своей маме?» Еле слышно она ответила: «Мне тебя не хватает, мама, я так тебя люблю. Ты действительно была замечательной для меня». И уже более бодрым голосом произнесла: «Кстати, с твоей собачкой все хорошо. Она со мной». Потом, уже обращаясь ко мне, Гейл сказала: «Я ведь на самом деле завершила все свои дела с матерью в ходе всех этих поездок на Восточное побережье».

Я все еще поддерживала Гейл своим телом, гладя ее волосы. Я спросила:

– Можешь ли ты рассказать маме о своем сердце, что с ним произошло?

Большая подушка лежала напротив Гейл, и она говорила с ней будто со своей мамой.

– Мама, я потеряла свое сердце, я больше его не чувствую. Оно пропало.

У нее вырвался глубокий вздох.

– Где же оно? – спросила я.

– Я оставила его с тобой, мама. Я оставила его с твоим телом в гробу.

Гейл живо описала сцену в похоронном бюро:

– Когда гроб закрыли, в нем оказалось заперто мое сердце.

– А что бы твоя мама сказала на это? – поинтересовалась я.

Голос Гейл изменился, он звучал довольно уверенно и жестко:

– «Ты заберешь свое сердце немедленно!» – сказала бы она.

– И как бы ты отреагировала на это? – спросила я.

Гейл задумчиво ответила подушке:

– Ну, я сказала бы, что на это может уйти какое-то время, мама. Ты всегда была более нетерпеливой, чем я. Боюсь, что пройдет много времени, прежде чем я заберу его обратно.

Повисла долгая тишина.

Мое собственное сердце было с Гейл, когда я эмпатировала, отражала ей ее заключение.

– Даже если твоя мама захочет, чтобы ты немедленно забрала свое сердце, это зависит от тебя, поэтому может занять какое-то время.

Я все еще сидела у нее за спиной, позволяя ей говорить с мамой, сидящей перед ней.

Гейл произнесла:

– Я действительно ощущаю здесь ее присутствие. Она повсюду здесь, в этой комнате!

Мы поговорили об этом как о возможности.

– Я часто чувствую ее присутствие, и в моих снах и даже вокруг моего дома.

Я согласилась:

– Должна согласиться с тобой. Я сама удивлялась такой возможности. Я определенно ощущала, что за последний час атмосфера в этой комнате изменилась.

Я и правда чувствовала возможность присутствия «духа» в комнате.

В конце концов я снова пересела на свою подушку.

– Ты, должно быть, устала, – сказала Гейл, проявляя заботу обо мне.

– Нет, мне кажется, скорее это ты устала, но быть с тобой в этой скорби было очень ценным для меня. Я тронута, а не устала.

Она поняла, что ей нужно сделать еще что-нибудь.

– Я бы очень хотела нарисовать свой образ.

– Замечательно! – ответила я, радуясь тому, что нахожусь рядом с человеком, которому известно о целительных свойствах художественного процесса. Гейл подошла к столу для занятий рисованием, на котором лежали большая пачка бумаги, масляные пастели и мелки. Я предложила ей для начала закрыть глаза, положить руки на бумагу и исследовать ее в медитативном состоянии. Затем напомнила, что один из эффективных способов включиться в процесс творческой связи – пользоваться неведущей рукой, устраняя таким образом внутреннего критика. «Спасибо, что напомнила», – сказала Гейл и тотчас же целиком погрузилась в процесс.