Творческий отпуск. Рыцарский роман

Затем он сказал мне, как сильно всегда меня любил и любит до сих пор, и я ему сказала то же самое. Думаете, призраки не способны целоваться? Да они по всей комнате гонять тебя могут, а ебутся, как козлы, простите мой французский. Потом минувшим мартом, в ночь его Ёрцайта[148], мы поцеловались на прощанье – тут уж потребовалось извернуться, – и Фред задул собственную свечку. В апреле я сказала Думитру, что может переселяться.

Мы въезжаем в центр Балтимора, мимо строительства Внутренней гавани. Своей сигарильей Кармен показывает, где будет новое место «У Кармен»; подробности она продемонстрирует нам сегодня же. Мы паркуемся в гараже Лексингтонского рынка и идем по лоскутному кварталу центральных трущоб до осажденного со всех сторон кладбища на углу Файетт и Грин – поздороваться с По, прежде чем двинемся покупать морепродукты. Фенн едва сдерживается, чтоб не спросить у Кармен, подтвердил ли вообще-то призрак его брата самоубийство, пока столь щедро освобождал ее от ответственности за оное, или же оставил этот вопрос таким же двусмысленным, как и отчет Кармен. Образ самозадутой ёрцайтной свечки определенно наводит на мысли. Но призракам, предполагает он, двусмысленность свойственна – особенно призракам тех, кто и при жизни уклончив был так же, как его брат-близнец.

Сьюзен мыслит теми же курсами. Все глаза у нас наполняются слезами. Что ж, Эд, легко начинает она, обращаясь к гробнице По: рассказ Ма о призраках больше по твоей части, чем Фрэнка Ки. Голос у нее засоряется; женщины плачут вместе, держась друг за дружку. Фенн обнимает обеих и отходит за церковь, сдержать собственные слезы, голос, сердце; высмаркивается подле жены и тещи По, как его собственные сморкаются подле самого Эдгара.

Ох, Мандангас! восклицает один из нас на весь двор меж кирпичных стен, перекрикивая шум машин на улице. Если б только нам знать, так или иначе!

На церковный двор забредают двое японских студентов или туристов, паренек и девушка, – осмотреть и сфотографировать могилу писателя. Мы благодарим его за путешествие – к счастью, менее полное событий, нежели у Артура Гордона Пима, – и отбываем в сутолоку Лексингтонского рынка: это пиршество чувств для тех, кто долго был в море! Фенвик и Сьюзен просто кутят на этом акре под крышей среди прилавков с морепродуктами, мясом и овощами, пока Кармен ведет переговоры насчет кальмара и черных атлантических мидий. Фенн загружает их, переложенных льдом, в крепкий ларь-холодильник рядом с нашим в багажнике «мерседеса». Кармен хмурится наклейке на машине по соседству, рекламирующей ее конкурента в Феллз-Пойнте: «ОТВЕДАЙ МОЛЛЮСКОВ БЕРТЫ».

Мимс считает, нам нужно свои напечатать для нового места, говорит она Сьюзен. «Кушай Крабиков Кармен». Я говорю, нет.

И мы тоже. Поехали за Бабулей.

Едем, забираем ее из ее дома престарелых в Пайксвилле в получасе на северо-запад. Место здесь приятное, удобное, дорогое. Клиентура зажиточная, персонал вышколен, заведенье в ажуре; Хава Московиц Секлер чувствует себя здесь больше хозяйкой самой себе, чем, по ее мнению, было бы в квартире, которую Кармен предлагает ей в Феллз-Пойнте. Еще она боится, что, если будет жить по соседству, энергичная опека ее невестки будет им обеим неудобнее того, что сейчас; и удовольствием чаще видеть Кармен – а официально и Мириам – Хава уравновешивает утрату своих еврейских соседей про кварталу, вкупе с печалью от того, что чаще видит беспорядочный менаж Мим и (это она сообщает только Сьюзен) крепкую и бодрую сикось-накось Кармен.

Баб! упрекнет ее Сьюзен. Да Ма в превосходной форме! Она пережила лагеря и раннее вдовство. Управляла делом Па и выгодно его продала. Из-за работы Манфреда вырастила нас троих почти единолично и, пока этим занималась, одной левой выстроила новое успешное дело.

Я знаю, знаю, заверит нас Бабуля.

Она отправила нас в колледж. Не ропща ухаживает за чокнутой семейкой Мим. Помогает заботиться о тебе.

А я не знаю? спросит Бабуля. Думаешь, я этого не ценю?

А теперь, помимо всего прочего, еще и потеряла своего второго мужа и их единственного ребенка, и все равно в ней больше густо, чем у нас с Мим вместе взятых! Если это сикось-накось, я тоже такую хочу.

Твоя муттерь чудэсная лишность, призна́ет Бабуля[149]. Сьюзен, смеясь, будет объяснять ей слово густо, пока не удостоверится, что Баб его понимает, а затем и сама возьмется делать вид, будто тоже, когда подтвердят ее академическую штатную должность, намерена курить сигары и являться в класс в костюме гаучо. Вскоре Бабуля уже смеется – впервые после их телефонного разговора о корюшке.