Творческий отпуск. Рыцарский роман

В Хаве Секлер пять футов роста и усыхает, она сребровласа и с такой тонкой кожей в старости своей – это от того, что в девичестве пряталась в стогах сена от русских солдат, как ей нравится заявлять, – что в ванне ей приходится пользоваться не махровыми мочалками, а квадратиками перкаля. От последней в череде ее операций по установке стимулятора у нее легкое, но беспрестанное кровотечение, и приборчик еще разок сдвинулся с места. Грозит инфекция, но весь экипаж единого мнения: еще одного хирургического вмешательства она не переживет, а потому его следует откладывать как можно дольше – на сезон, а то и на два. Мучает ее и артрит; упражнения делать она не может; спит скверно; живет на диете из неприправленной пищи в малых количествах и пилюль в больших. Хаве Московиц Секлер неловко, как и неудобно, что она так и не выучилась читать и писать: об этом факте определенные ее многолетние подруги так и не догадываются. Мало того, телевизор ей скучен, ее не особо интересует записанная музыка, она слишком слаба для занятий каким-либо хобби, и, отчасти ввиду собственной безграмотности, с людьми несколько робеет. День после пробуждения, следовательно, – все его двадцать с чем-то часов – обыкновенно проводит она в одиночестве у себя в комнате, где не читает, не пишет, не смотрит, не слушает, не разговаривает, не работает, не играет, а… что? Сьюзен и вообразить себе не может. От вопроса на глаза у нее наворачиваются слезы, тем паче что у Баб постоянно что-то слабо или средне болит, и она, в отличие от Фенвиковой все-больше-выключенной Вирджи, практически полностью владеет своими умственными и сенсорными способностями.

Чем же она вообще занимается?

Вспоминаю всякое, говорит Бабуля. Еще она, неизбежно, все эти бессобытийные часы ворочает и переворачивает в уме мелкие (иногда неверно истолкованные) обиды и крупные настоящие треволненья, равно как и счастливые предвкушения. Девять месяцев и почти лихорадочно последние несколько дней она дожидалась, когда наконец снова увидит свою Сюзеле.

Несмотря на полувековую разницу в возрасте, Хава Московиц Секлер и Сьюзен Рейчел Аллан Секлер Тёрнер восхищаются вкусом друг дружки в одежде; несмотря на различия в размерах и формах, они частенько обмениваются сшитыми на заказ юбками, блузками, платьями. На Сьюзен сейчас одно из бабулиных платьев; мы без удивленья видим, что на Бабуле одна из юбок Сьюзен.

Поцелуи! Заверенья, что не только у нас, но и у родителей Фенвика все в порядке! Ритуальное предложение еды из крохотной кухоньки Хавы, сопровождаемое воспоминаниями о седере на двадцать человек в лучшие дни! Мы перемещаемся в ближайшую кулинарию перехватить обед, Бабуля угощает. Ей бы хотелось, чтоб мы сходили куда-нибудь пошикарнее, может, в гостиницу «Пимлико» – она еще работает в их с Дедулей прежнем районе; но наши морепродукты нужно доставить к «Кармен», а после месяцев карибской свежей рыбы и фруктов Сьюзен не терпится по-быстрому вмазать по горячей маринованной солонине и сладкому мюнстеру на ржаном с семечками, капустному салату, кошерным пикулям и запить все это черной вишневой газировкой, поданной в стакане без льда. В машине – они с Бабулей едут вместе на заднем сиденье, а Кармен и Фенн спереди – она напомнила Бабуле, что такое плот памяти, и испытала на ней весть о нашем общем сне.

Хаву это развлекло, но не впечатлило. С чего б вам не видеть одни и те же сны? Вы с Фенном одна личность.

И вот в ресторанчике при кулинарии Сью вынуждена излагать космогоническую теорию Большого Баха, дабы у Бабули в сознании отпечаталось необычайное совпадение, каким наш разделенный сон кульминировал в бахе, разбудившем нас обоих: тот шум, который в необитаемой Тополиной бухте мы объяснить не смогли. Лучше проснуться с бахом, чем не спать вообще, говорит Бабуля. Никого не ранило? Слава Б-гу[150].