Творческий отпуск. Рыцарский роман

Ее обхватывает рука Фенна. Мучительный выбор. Наш творческий отпуск в плавании явно заканчивается. Разница между Сьюзен и Фенвиком – быть может, между Тридцатью пятью и Пятьюдесятью – в том, что в данном случае она уж лучше готова покончить с отпуском прямо здесь и сейчас, в то время как он склонен наслаждаться (и способен наслаждаться) каждой последней морской милей, перед тем как говно хлынет по трубам по-настоящему и бесповоротно. Ну и ну, говорит он: вернулись же мы снова к миру. Как мило было вне его.

Умом Сью увлеченно где-то не здесь. Веселью действительно конец. А сегодня такой день, когда все хорошо! Фенн сдерживает мелкий позыв вопреки себе быстро спустить все паруса и раскочегарить дизель.

Ты считаешь, это возможно, задается теперь вопросом его подруга, что Манфред сымитировал Джона Пейсли как прикрытие, для того чтобы отправиться туда спасать Гаса?

В этом Фенвик сомневается: жестокое же это прикрытие! Но совсем не невозможно, особенно если вмешались факторы поважней, нежели любой урон, причиненный Кармен и Мириам, тебе и мне. В смысле – по-настоящему крупные вопросы безопасности; я даже не знаю какие. Утаивает же он нечто вроде супротивной вероятной невозможности, о какой Сьюзен задумалась и тоже ее от него утаила: что радикально настроенный, мучающийся Гас Секлер-Тёрнер мог инсценировать свое исчезновение в Чили, чтобы тайно вернуться в Мэриленд и отомстить своему отцу за падение чилийской демократии и бог знает за что еще, – или что (Феннова версия того же кошмарного рассуждения) Гаса могли использовать антипиночетовские изгнанники, «миристы»[110] или кто там еще, дабы устроить покушение на его отца, а затем сдали его ДИНА. Не у всех леваков золотые сердца. Виз-а-ви вопроса Сьюзен, говорит он, вероятно, мы никогда не узнаем. Но за неимением настоящих улик, свидетельствовавших бы об обратном, вероятнее всего, что Гаса, особо не разбираясь, убили чилийские правые силы безопасности – вместе с его товарищами, когда все они под прикрытием работали над тем, чтобы поломать то, что под прикрытием строил его отец; а Графа либо прикончил кто-то из его разнообразных врагов, в одиночку или нет, либо же он действительно случайно упал за борт и утонул. Даже безмятежная река Уай, хоть и уступает почти всех своих мертвых, отдает не всех.

Эмоции там или нет, но мы проголодались. Сью подает обед в рубку: холодный винегрет с артишоками и салат из белого крабового мяса, который она так и не предложила вчера Мириам; холодный чай из банок со свежей мятой, которую она отыскала рядом с причалом. Мы припоминаем бессчетные изысканные трапезы, что вместе готовили и съедали на милых якорных стоянках на борту этого судна; напоминание это умиротворяет Сьюзен, чьи глаза тем не менее все еще режет от зарождающихся слез по ее полубрату. В кильватере у себя мы оставляем след из лепестков артишоков: гурманскую добычу для голубых крабов Залива.

В нашем путешествии, говорит Сьюзен, мне уж точно больше нравилось спускаться, чем подниматься.

Женская точка зрения. Фенвик оглашает свое замечание из записной книжки о развилках и слияниях, анализе и синтезе, сперматозоидах и яйцеклетках. И это слышать от того, кто считает теорию пяти снов притянутой за уши! Сью восприимчива – но проворно замечает, что заметка Фенна сама по себе синтетична, а не аналитична. Я не целиком мужчина, напоминает ей он, как и ты не целиком женщина. Лишь главным образом.

Его жена встает и потягивается. Хвала небесам за Главный Образ. Ниже и выше ее выбеленных солью джинсов, обрезанных на середине бедра, Фенн наслаждается видом безукоризненных ног и полоски смуглого живота, обнажившегося подъятьем ее рук к умеренному солнцу. Тут как будто бы после полунедели менструального безбрачия манит ее плоть.

Ее что?

Плоть манит.

Фенвик…

Одиссей, не узнанный при дворе феаков, плачет, слыша песнь аэда Демодока о Трое. Почему чужак плачет? спрашивает царь Алкиной, и следующие четыре книги О. рассказывает историю своего путешествия до сих пор – и так трогает своих хозяев, что они опрометью доставляют его домой на своих соннотёмных, грёзобыстрых кораблях. Так же и Эней, прибившись к Карфагену, плачет при виде батальных фресок Дидоны; Царица принимает его и тепло расспрашивает; он рассказывает собравшимся (в двух длинных книгах) о том, как пала Троя, а беженцы ее скитались по морям семь долгих лет, – и тою повестью воспламеняется роковая страсть Дидоны. Эт сетера. Короче говоря, классические вам «памяти о прошлом», соглашаемся мы, помимо того, что сами по себе хорошие истории, порождены некоторым поворотом в настоящем действии и сами порождают следующее движение действия вперед. Если тем самым не поставить ее на прикол по-багамски, носом и кормой, подобная ретроспективная экспозиция становится

ПОПРОСТУ ПЛАВУЧИМ ПЛОТОМ ПАМЯТИ.