Творческое письмо в России. Сюжеты, подходы, проблемы

Poolpimedas kitsas kambris, põrandal akna all, lebab mu isa riietatud valgesse ja tavatult pikk; ta paljad varbad on veidralt harali, mahedad sõrmed, mis vaikselt asetatud rinnale, ja samuti kõverad; ta rõõmsaid silmi katavad uhkelt vaskmüntide mustad sõõrid; heasüdamlik nägu on hämar ja hirmutab mind oma võikalt ärevil hammastega.

Ema, poolalasti, punases undrukus, on põlvili maas, sugedes isa pikki, pehmeid juukseid laubalt kuklasse musta kammiga, millega armastasin läbi saagid arbuusi koori; ema kõneleb lakkamatult midagi jämeda, kähiseva häälega; ta hallid silmad on paistes ning otsekui sulavad jämedate pisarate voolus.

Käest kinni hoiab mind vanaema, – ümarik, suure peaga naine, tohutusuurte silmade ja naljaka koreda ninaga; ta on üleni must, pehme ja haruldaselt huvitav; temagi nutab, holisedes kuidagi eriliselt ning meeldivalt emaga kaasa, väriseb üleni ja sikutab mind isa poole lükates; mina tõrgun ja peitun ta selja taha; mul on jube ning ebamugav548.

Видно, что переводчик старается максимально точно сохранить структуру предложений: на месте остаются все тире, точки с запятой, по возможности соблюдается порядок слов. В целом то же можно сказать и о лексике перевода: переводчик стремится быть максимально близким к оригиналу.

Однако в подбираемых Тальвиком синонимах все же прослеживается определенная тенденция. В первую очередь, конечно, обращает на себя внимание перевод простого, стилистически нейтрального слова «юбка» с помощью диалектного и имеющего иной узус слова undruk, что никак не может быть объяснено «трудностями» в передаче иноязычной лексики – в эстонском языке есть соответствующая стилистически нейтральная лексема seelik549. То же можно сказать и о переводе слова «комната» из первого предложения: вместо уместного бы здесь tuba переводчик использует стилистически маркированное слово kamber (в современном толковом словаре эстонского языка550 значение этого слова дано с пометой harilikult maamajas – «обычно в деревенском доме»). В контексте эстонского языка эти слова вызывают дополнительные ассоциации, понижающие сословную принадлежность и социальный статус персонажей, в оригинале достаточно высокие – отец главного героя на момент своей смерти был управляющим пароходной компании (усиливает эти коннотации красный цвет юбки матери – эстонская национальная юбка зачастую была именно красного цвета).

Этому соответствует и некоторая фольклоризация текста, которая проявляется в первом диалоге героя с бабушкой.

– Ты откуда пришла? – спросил я ее.

Она ответила:

– С верху, из Нижнего, да не пришла, а приехала! По воде-то не ходят, шиш!

Это было смешно и непонятно: наверху, в доме, жили бородатые крашеные персияне, а в подвале старый желтый калмык продавал овчины. По лестнице можно съехать верхом на перилах или, когда упадешь, скатиться кувырком, – это я знал хорошо. И при чем тут вода? Всё неверно и забавно спутано.

– А отчего я шиш?

– Оттого, что шумишь, – сказала она, тоже смеясь551.

Это то место повести, в котором специфическая языковая стихия бабушки – запутывающая, но очень поэтичная – проявляется впервые. Оно, безусловно, особо трудное для перевода: языковая игра с названием города («сверху из Нижнего») не может быть адекватно передана на эстонском. Тальвик и не пытается это сделать, но сохраняет игровой элемент («шиш – оттого, что шумишь»), заменив просторечное «шиш»/trääs на слово nipitiri – субститут имени из поговорки, имеющей фольклорную окраску («Mis su nimi? Nipitiri» – «Как тебя зовут? Нипитири»):