– Kust sa tulid? – pärisin temalt.
Vanaema kostis:
– Ülevalt, Nižnist, kuid ma ei tulnud, vaid sõitsin! Vettpidi ometi ei käida, va’ nipi-tiri!552
Тальвику в этом месте важнее передать игровую природу речи бабушки, чем дать точный перевод отдельных слов (хотя «шиш» можно было бы точно перевести), и он находит неожиданную, но по-своему остроумную замену. Для дальнейшего разговора важно, что в таком переводе пропадает столкновение в этом фрагменте точек зрения взрослого и ребенка, который не знает просторечного ругательства и принимает его за непонятное обращение к себе, и вся сцена становится такой, какой ее увидел мальчик. Слово
– Kuid miks ma nipitiri?
– Sest et su pea on täis tiri-liri, – kostis ta samuti naerdes553
.Хотя это единичный пример (Тальвик успел перевести только самое начало повести), нам кажется важным подчеркнуть то, что, колеблясь и не имея средств для точного перевода, Тальвик делает выбор в пользу передачи субъективной точки зрения мальчика (здесь необходимо отметить, что мест, в которых эта точка зрения заметна, не так уж много в «Детстве», за что Горького в свое время ругали критики, называя повесть «автобиографией без автобиографического героя»; позднее мы скажем об этом подробней). Вместе с тем предложенный перевод делает это место чуть более абсурдным, чем оно есть в оригинале (у Горького бабушка, конечно, использует просторечье и играет словами, но ее речь полностью логична; лексема в эстонском варианте неожиданна и алогична).
Итак, несмотря на небольшой объем переведенного Тальвиком текста, некоторые тенденции его переводческой стратегии вполне очевидны из приведенных нами примеров: в первую очередь, это стремление к высокой точности перевода, к буквализму – особенно в том, что касается синтаксиса и пунктуации (Горький использует весь арсенал знаков препинания, и Тальвик тщательно сохраняет все многоточия, точки с запятой и тире, соблюдает длину предложений, пытаясь по возможности сохранить количество и порядок слов; особенно этот «синтаксический буквализм» будет заметен по контрасту с опубликованным вариантом с правкой Бетти Альвер, о чем речь пойдет ниже).
Вторая особенность – интериоризация текста-источника воспринимающей культурой, что в целом продолжает традицию восприятия текстов Горького на эстонском языке, начиная с самых первых переводов, о чем мы говорили выше. Однако здесь речь идет не только о фольклоризации, но и об изменении социальных ролей персонажей. При сохранении этой тенденции в дальнейшем переводе это, вероятно, привело бы к перераспределению значений в изначальном тексте и уменьшению контраста между бабушкой (воплощающей народную стихию554
) и другими персонажами повести.Как мы уже говорили, этим планам – какими бы они ни были – не суждено было осуществиться. Тальвик был депортирован в Сибирь, а договор на перевод перезаключен с Бетти Альвер. Переводчица использовала наброски мужа в своей работе, приведя их в соответствие с собственной концепцией.
Наиболее заметны сделанные ею изменения синтаксической структуры: Альвер последовательно заменяет горьковские точки с запятой555
(бережно перенесенные в перевод Тальвиком) точками, членя текст на гораздо большее количество коротких предложений. Если у Горького и у Тальвика один абзац соответствовал одному предложению, то у Альвер в первом абзаце три предложения, во втором два и в третьем четыре. Таким образом, текст получает более четкую, более нормативную синтаксическую структуру и лишается, с одной стороны, некоторой певучести, характерной для начала «Детства», а с другой – цельности этих вводных предложений-«ремарок».Эта тенденция последовательно прослеживается на протяжении всего остального текста. Для наглядности приведем еще один пример из первой главы, в котором длинный период Горького трансформируется в три коротких предложения, а тире (придающие фразе большую эмоциональность) в одном случае заменяется двоеточием, а в другом вовсе опускается: