Творения догматико-полемическое и аскетические

В совершенстве непрестанной молитвы, как оно изображается преп. Кассианом,[1636] полагается как бы верх и прочная связь всему зданию добродетелей, и то, что переживает подвижник в этом состоянии, делает его уже как бы гражданином иного мира. Однако способность к этим переживаниям вырабатывается подвижником путем долгой борьбы и открывается же тогда, когда он достигает своей прямой задачи (scopus) – чистоты сердца, при которой он действительно становится членом Нового Царства – Божия. И если со стороны, так сказать, общего тона жизнь эта в противоположность греховной характеризуется всецелым устремлением духа человеческого к Богу и миру духовному, выражением чего служит непрестанная молитва, то для полноты характеристики ее (жизни) потребуется, очевидно, более частное рассмотрение ее проявлений в личном, внутреннем опыте жизни подвижника. Не всякий, конечно, подвижник достигает того состояния, какое указывается преп. Кассианом в качестве идеала нравственного совершенства. И сам преп. Кассиан прямо говорит, что степеней нравственного совершенства очень много, и каждый человек достигает совершенства по состоянию и мере своих сил и способностей, «идеал же совершенства редко и очень немногими достигается по дару Божию».[1637] «Божественное Писание, – говорит преп. Кассиан, – побуждает свободную волю нашу стремиться к различным степеням совершенства, смотря по состоянию и мере духовных способностей каждого. Оно не могло предложить одинакового для всех венца совершенства, ибо не у всех одни силы к достижению оного или не все имеют одинаковое расположение и стремление к тому; потому Слово Божие и назначило различные степени и различные меры в самых совершенствах».[1638] И то, что изображает преп. Кассиан в своем описании нравственного совершенства, относится уже к полноте нравственного развития человека на земле, когда он вполне как бы оправдывает истину своего бытия в мире и еще в плотском состоянии делается членом духовного мира. И в этом состоянии человека как бы снова восстановляется господство его над «похотью» (concupiscentia), и он от власти закону греха, который делал его рабом плоти, снова переходит к благому господству духовных сил, становясь под покров благодати, где осуществляется истинная свобода.[1639] Но чтобы кто не подумал, что подвижник, приобретая чистоту сердца и осуществляя на себе идеал нравственного развития и совершенства, достигает здесь, на земле, безгрешности, преп. Кассиан решительно заявляет, что безгрешным человек быть не может. Человек достигает и может достичь не совершенства безгрешности, а только совершенства святости. Что, однако, делает его вполне достойным быть членом Царствия Божия. Подвижник Христов должен иметь в виду этого различие, чтобы иначе, приписывая себе безгрешность, не впасть в богохульство.[1640] «Между святым и безгрешным, – говорит преп. Кассиан, – большое различие». «Иное – быть кому-нибудь святым, то есть посвященным богопочтению… а другое – быть без греха, что приличествует единственно величию одного Господа нашего Иисуса Христа, Которому одному только присвояется похвала: Он не сделал никакого греха (1 Пет. 2:22), иначе эта похвала была бы для Него незначительною, если бы и мы могли проводить жизнь безгрешную».[1641] Свою мысль, что человек не может быть безгрешен, преп. Кассиан раскрывает в учении о человеческой природе Сына Божия как единой только безгрешной.[1642] Сын Божий, принимая истинное и целое существо человеческой плоти (substantiam carnis humanae), принял не самый грех в ней (non ipsum peccatum), но подобие греха, и в Нем была истинная плоть, но без греха, а только подобная греховной человеческой. «Он имел подобие греховной плоти, – говорит преп. Кассиан, – когда, как человек незнающий, спрашивал: сколько хлебов имеете? Он имел плоть, подобную нашей грешной, когда, жаждая, просил у самарянки пить. Думали, что Он носит грешную плоть, как и другие, когда просил Отца: Отче Мой! да минует Меня чаша сия».[1643] «Но если в Нем была плоть, только подобная греховной человеческой, то это не значит, что Сын Божий и не принял истинного и целого человеческого существа, потому что к истинности существа человеческого относится только плоть (illud ad humanae substantiae pertinet), а вовсе не грех, который относится к порокам и нравам».[1644] «Человек, рождающийся от совокупления обоего пола, действительный грех имеет в своей плоти. Он же имел не действительный грех, а только подобие греха, а принял истинную плоть».[1645] «И выражением этого греха в человеке служит не что иное, как „concupiscentia carnis“, как закон греха, которому все люди подвержены после грехопадения Адама с необходимостью. Этот закон греха, как было раньше сказано, заключается как бы в самой плоти человека; вот почему она и греховна, есть „тело греха“ и „смерти“. Как закон отвращения от Бога и всего духовного, „concupiscentia carnis“ влечет насильно человека не к богопочтению, а к служению плоти и выражается в целой совокупности пороков. Сын же Божий, имея истинную человеческую природу, не принял того, что относится к ее неистинности, то есть „concupiscentia carnis“,[1646] вот почему Он, хотя и был искушаем по подобию нашему, „но без греха, а мы не без греха“».[1647] «Ибо кто из людей не подвергался часто неприятельским стрелам».[1648]