Творения догматико-полемическое и аскетические

«Вот какой образец молитвы, – говорит преп. Кассиан, – предложен нам от Самого Судии, Которого мы должны умолять ею. Здесь нет прошения и даже воспоминания ни о богатстве, ни о власти и силе, ни о телесном здравии или временной жизни… И тот нанесет величайшее оскорбление Творцу, кто, презрев сии вечно благие прошения, захочет умолять Его о чем-либо скоропреходящем и тленном».[1667] Таким образом, молитва Господня своим содержанием обнимает все расположения, которые переживает человек, удостоившийся святости, и к нам именно руководит, и преп. Кассиан в своих «Собеседованиях», посвященных специально изображению совершенства, только более подробно излагает то, что кратко изобразил в изъяснении молитвы Господней. В общем эта жизнь, как уже видно это из молитвы Господней, характеризуется целостным устремлением и обращением всех сил человека к Богу, и вот почему преп. Кассиан называет подвижника на этой степени совершенства духовным Израилем (зрящим Бога) в противоположность прежнему состоянию, которое делало его (подвижника) умственным Иаковом (то есть запинателем), ибо он запинался пороками. Термины, которыми преп. Кассиан характеризует понятие духовного совершенства, очень разнообразны, и, без сомнения, некоторые из них относятся более к одной стороне человеческого существа и жизни, другие к другой. Так, он называет состояние совершенства созерцанием,[1668] совершенством любви,[1669] высшим ведением,[1670] совершенством чистоты,[1671] сыновством.[1672] Но так как, по мысли преп. Кассиана, на высшей ступени нравственного развития восстанавливается образ и подобие Божие в человеке,[1673] а вместе с тем человек возвращается как к первобытному райскому состоянию, то преимущественным образом состояние духовного совершенства описывается у преп. Кассиана как любовь (поскольку и Бог есть любовь (1 Ин. 4:8)) и как созерцание, которое и характеризовало жизнь первозданного человека.[1674]

Таким образом, главным основанием для определения совершенства человека, понятием совершеннейшей любви служит у преп. Кассиана учение об образе и подобии Божием в человеке, а так как Бог есть сама любовь, то и нравственное совершенство человека состоит в любви к Богу и людям, поскольку она есть образ чисто божественной жизни.[1675] И замечания об оправдывающейся силе любви, ее сущности и следствиях проходят через все «Собеседования» преп. Кассиана. «Добродетель любви, – говорит поэтому Кассиан, – настолько превозносится, что блаженный апостол Иоанн называет ее не только даром Божиим, но и Богом, говоря: Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем (1 Ин. 4:16)».[1676] И апостол Павел после того, как исчислил все роды дарований и сказал: одному Духом дается слово премудрости, иному слово разума, – говоря далее о любви, предпочел ее всем дарованиям: «И еще, – говорит он, – я покажу вам путь еще превосходнейший» (1 Кор. 12:31). Из сего ясно видно, замечает преп. Кассиан, что верх святости и совершенства состоит не в совершении чудес, но в чистоте любви.[1677] И по своему внутреннему существу любовь есть не что иное, как прямое обитание в нашей душе Святого Духа, и не что иное, как освящающая благодать.[1678] Ибо мы видим, говорит преп. Кассиан, что она столь божественна, что чувствуешь в себе явное исполнение того, что говорит апостол: любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам (Рим. 5:5). Он как бы так сказал: Бог излился в сердца наши.[1679] Ее совершеннейшее проявление во внутренней жизни человека и ее сущность есть поэтому единство всех наших стремлений с Богом, единство воль, как бы отображение единства Отца с Сыном и прообраз будущего единения с Богом в святости.[1680] И поэтому только между теми может пребывать неразрывная любовь, в которых есть одно намерение и воля, одно желание и нежелание.[1681] С этой точки зрения Кассиана на любовь понятно, почему сущность христианства полагается в любви; очевидно, потому, что в любви осуществляется единство воль, а в единстве воль – Божией и человеческой – и заключается спасение человека, осуществляется истинная жизнь человека.

И подвижник Христов, начавший свой путь страхом наказания за грехи, по достижении совершеннейшей чистоты сердца воспламеняется самою горячею любовию к Богу,[1682] которая делает его не наемником и рабом, совершающим добродетель из корыстных чувств, а добрым сыном,[1683] любящим добро ради самого добра. И эта любовь к Богу и добродетели единственно по побуждению любви, а не по страху и надежде на награды делает его пребывание в добродетели неуклонным, насколько это возможно для человеческой природы.[1684]