Позвольте мне еще несколько насладиться повествованием. Там присутствую мысленно, и нелегко отвлечь слово от сего торжества. Он въезжал на жребяти и почти так же (не укорите меня в безумии), как мой Иисус –
30.
Неужели же он жил, как прилично было предстоятелю многочисленного народа, но учил, не как жил? Или подвизался, не как учил? Или подвергался бедствиям менее кого-нибудь из подвизавшихся за слово? Или почтен меньше, нежели сколько заслуживали его подвиги? Или по вшествии помрачил чем-нибудь славу, приобретенную при вшествии? Нимало; напротив того, в нем все одно другим поддерживалось и, как в одной лире, все одинаково было настроено – и жизнь, и учение, и подвиги, и бедствия, и что оказано ему при возвращении, и что совершено им по возвращении. Он вступает в управление Церковью, но вместе с тем не испытывает на себе того же, что бывает с людьми, которых ослепляет неумеренность гнева и которые, покорясь его владычеству, изгоняют и ниспровергают все, на первый раз им встретившееся, хотя бы оно и стоило пощады. Напротив того, рассуждая, что теперь всего благовременнее заслужить ему одобрение (потому что злостраждущий всегда бывает умереннее, а получивший возможность воздать злом за зло менее соблюдает умеренности), так кротко и снисходительно обходится с оскорбившими его, что даже и для них самих, можно сказать, не было неприятно Афанасиево возвращение. 31. Он очищает святилище от корчемствующих святыней христопродавцев, чтобы и в этом стать подражателем Христовым; впрочем, совершает сие не свитым из вервий бичом (Ин. 2:15), но убедительным словом. Он примиряет друг с другом и с собой беспокойных, не потребовав к тому посредников, освобождает от притеснений терпевших обиды, не разбирая, держался ли кто его или противной стороны, восставляет падшее учение. Снова свободно исповедуется Святая Троица, поставленная на свещнике и блистательным светом Единого Божества осиявающая души всех. Снова дает он законы вселенной, обращает к себе умы всех, к одним пишет послания, других призывает к себе, а иные приходят не призванные и получают назидание. Всем же предлагает он один закон – свободное произволение, ибо сего одного почитал достаточным руководством к совершенству. Кратко сказать, он подражает свойствам двух похваляемых камней: для поражающих служит адамантом, а для мятежников – магнитом, который неизъяснимой силой естества привлекает железо и приспособляет к себе самое твердое из веществ.