Творения. Том первый. СЛОВА.

Плодом такой философии были не построенные на словах города, не какие-нибудь, как сами они называют, скиндапсы [220] и трагелафы [221] – ничего не означающие сочетания букв, не категории, разложения и смеси, не симвамы и парасимвамы [222] и вся именословная мудрость, не какие-нибудь черты, нигде не имеющие места,[223] не взаимные сочетания звезд и созвездия, выдуманные в оскорбление Божия Промысла. Ибо все сие почитал он предметами второстепенными и придаточными, которыми можно заняться для забавы, чтобы не стать посмешищем для людей, выдающих себя знатоками таких вещей. 7. Первым же и важнейшим для него делом было говорить правду перед князьями, иметь дерзновение перед царями, в подражание божественному Давиду, который говорил пред цари и не стыдился (Пс. 118:46), останавливать безрассудство волнующейся черни, власть раздраженных господ, истощание несогласных семейств, грубость невежд, заносчивость ученых, превозношение богатого, презорство живущего в довольстве, нищету, доводящую до преступлений, гнев стремительный и лишающий рассудка, неумеренность в наслаждениях, невоздержность смеха, чрезмерность скорби; прекращать беспорядки юности, малодушие старости, одиночество вдовства, отчаяние сиротства. Всего этого не предпочтет ли силлогизмам, линиям и рассматриванию звезд всякий здравомыслящий человек, рассудив, что если бы все занимались умозаключениями, стали геометрами и астрономами, то от сего не произошло бы никакой пользы для нашей жизни, а скорее бы все расстроилось; напротив того, если не будет в обществе ни одной из добродетелей, мной исчисленных, по необходимости придет все в беспорядок и замешательство. И нужно ли говорить, сколько добродетели сии лучше и выше Антисфеновой гордости, Диогенова прожорства и Кратесова общеженства? Пощадим сих философов, по крайней мере из уважения к наименованию,[224] чтобы и им от сего мужа получить некоторую пользу. Но чтобы не распространяться о целомудрии, воздержности, смирении, приветливости, общительности, человеколюбии и о прочих доблестях, которыми наш философ превосходит всех, обратимся к тому, что по порядку времени последнее, а по важности первое.

8. Было время, что после ересей настала тишина, и Симоны, Маркионы, Валентины, Василиды, Кердоны, Керинфы и Карпократы, долгое время рассекавшие Бога всяческих и за Благого воздвигавшие брань против Создателя,[225] со всеми своими бреднями и нелепостями поглощены собственной их Глубиной и по справедливости преданы Молчанию;[226] а также сошли с позорища [227] и удалились лукавый дух Монтанов,[228] тьма Манесова,[229] жестокость или чистота Новатова,[230] и злонамеренное Савеллиево защищение единоначалия;[231] и Новатово учение отлучено наряду с другими противоборствующими истине, а Савеллиево по причине неосновательности совершенно отринуто и презрено. Между тем ничто другое не огорчало Церковь, ибо гонения делали ее еще более славной через самые страдания.

Но через несколько времени восстает на Церковь новая буря – эта пучина неправды, полнота нечестия, этот легион духов, язык антихристов, ум, говоривший неправду в высоту (Пс. 72:8), усекавший Божество, тот, чье предприятие ужасно, а кончина еще ужаснее и достойна Иудина предательства, на каковое дерзнул он против Спасителя нашего, сей Арий, прилично получивший себе имя от неистовства.[232] Он, начав с Александрии, где замыслил свое ужасное учение, после того как, подобно неудержимому пламени, возгоревшемуся от искры, протек большую часть вселенной, низлагается нашими отцами и благочестивым сонмом, который собрался тогда в Никее и заключил богословие в точные пределы и выражения.

9. Потом настает худое царствование [233] и снова оживает зло, как будто раскрываются и прорываются нагноившиеся раны, как будто свирепые волки, окружив нас со всех сторон, терзают Церковь. Священники вооружаются на священников, сословия восстают с неистовством против сословий, сам царь придает дерзости нечестию, пишет законы против Православия, и при нем усиливаются люди,[234] которых нельзя назвать ни мужами, ни женами. Но кто должным образом изобразит вполне тогдашние бедствия – изгнания, описания имуществ, бесчестия, переселения в пустыню многих тысяч и целых городов, бедствующих там под открытым небом, страждущих от дождей и стужи и принуждаемых бежать даже из самой пустыни, потому что и она не избавляет от опасности?

Кто изобразит бедствия и сих жесточайшие [235] – побои, смерти, изведение на позор епископов, ведущих любомудрую жизнь, мужей, жен, юношей, старцев? Кто изобразит, как народовластители изобретают лютые мучения, к изобретенным присовокупляют новые, услуживают нечестию, часто тем единственно заслуживают одобрение, что оказывают жестокости даже сверх воли державного? Недавно возымело конец сие знаменитое гонение, и Персия прекрасно решила наше дело, истребив губителя и в возмездие за кровь многих удовлетворив кровью одного.