Творения. Том первый. СЛОВА.

Грехопадение прародителя, событие весьма важное само по себе и по своим последствиям, для философского ума св. Григория Богослова, любившего углубляться в самую сущность окружающих явлений и искать всему причины и основания, должно было иметь особенное значение: в нем он находил причину и разгадку многих непонятных явлений в жизни как человека, так и вообще всего мира. Неудивительно поэтому, что Богослов останавливается на нем с таким глубоким и серьезным вниманием. Он рассматривает его со всеми предшествующими, сопутствующими и последовавшими за ним обстоятельствами. Основанием всех суждений его в данном случае служит библейское повествование, которое он понимает отчасти в прямом, историческом смысле, отчасти же в аллегорическом – таинственном. В силу этого его воззрение на прародительский грех, оставаясь в сущности библейским, в то же время получает особенный характер. «Создав человека по образу и подобию Своему, – так начинает св. Григорий свое повествование о грехопадении прародителей, – и почтив его свободой, чтобы добро принадлежало столько же избирающему его, сколько и вложившему его семена, Бог поселил его в раю – что бы ни значил последний,[1179] – поручив ему возделывание бессмертных растений – вероятно, Божественных мыслей (θείων ἐννοιῶν ἴσως), как простых, так и более совершенных, – поселил нагим по простоте и безыскусственности жизни, без всякого покрова и защиты, потому что таким надлежало быть первозданному. Дал и закон для упражнения свободы (ὕλην τῷ αὐτεξουσίῳ). Законом же была заповедь, определявшая, какими растениями ему можно пользоваться и какого растения не касаться. Последним было древо познания, насажденное в начале не злонамеренно и запрещенное не по зависти... напротив, древо хорошее для пользующихся им благовременно, по моему мнению, – замечает Богослов – древо это было созерцание (θεωρία), к которому безопасно приступать только людям опытным, но не хорошо для простых еще и неумеренных в своих пожеланиях, подобно тому, как и твердая пища вредна для слабых еще и требующих молока».[1180] Если под деревьями райскими св. Григорий разумел Божественные мысли, в созерцании которых должен был упражняться первозданный человек, и если заповедь Божия, данная человеку, состояла в запрещении ему касаться своим созерцанием одного из предметов Божественных, как недоступного для ума и превышающего человеческие силы, то отсюда понятно, как Богослов должен был представлять грехопадение первого человека. Последнее, по его усмотрению, состояло в самонадеянном порыве человеческого ума вопреки заповеди Божией постигнуть то, что для него было еще непостижимо, или – что то же – сделаться высочайшим умом, Богом, ведущим все доброе и лукавое. Таким образом, грех прародителя в сущности одинаков с грехом денницы: как там, так и здесь – гордость и непокорность воле всемогущего Творца. Различие только в том, что человек измыслил грех не сам, но увлекся обольщением уже падшей разумной силы, притом – силы, высшей его. «Человек забыл данную ему заповедь, – учит св. Григорий, – и подвергся горькому вкушению по зависти диавола и обольщению жены, которому она сама подверглась, как слабейшая, и которое, в свою очередь, произвела, как искусная в убедительности».[1181]

Что же произошло от греха первого человека? Следствия грехопадения прародителя св. Григорий Богослов рассматривает в двояком отношении – в отношении к тем благам, которых он лишился сам и лишил своих потомков, и в отношении к тому злу и порче, какие произошли в природе человека вообще. «Вкусив преждевременно сладкого плода, – учит Богослов, – человек вышел из рая на землю, из которой был взят, и получил в удел жизнь многотрудную; а к драгоценному древу Бог приставил хранителем пламенеющую ревность (ζῆλον πυρόεντα), чтобы какой-нибудь Адам, подобно прежнему, не взошел в рай преждевременно... и не приблизился к древу жизни».[1182] Лишившись райской, или небесной, жизни, человек в то же время, по словам Назианзина, потерял и другие, еще более высокие и драгоценные блага – бессмертие и ближайшее общение с Богом. «Если бы мы, – говорит святой отец, – остались в своем первоначальном состоянии и сохранили заповедь, то сделались бы тем, чем не были, и после вкушения древа познания пришли бы к древу жизни. Чем же бы мы сделались? Мы были бы бессмертными и ближайшими к Богу» (ἀπαθανατιστέντες καὶ Θεῷ πλησιάσαντες).[1183]