Творения. Том первый. СЛОВА.

С таким именно воззрением на природу человека мы встречаемся у св. Григория Богослова. В этом отношении, прежде всего, нельзя упустить из виду той разности, какая замечается в воззрениях на данный предмет в различных его произведениях: в своих стихотворениях св. Григорий является по отношению к вопросу о природе человека по видимости совершенно иным, нежели в «Словах». Стоит только прочитать те стихи его поэтических произведений, в которых он касается двойственной природы человека, чтобы видеть, каким грустным и скорбным чувством проникнут Богослов-поэт во взгляде на этот неравный, по его сознанию, тягостный и обременительный союз двух совершенно разнородных элементов в человеке. Он, по-видимому, не может и говорить об этом союзе иначе как со слезами и сокрушением, называя его «пагубным сопряжением» (συζυγία οὐλομένη). «Кто сделал тебя, – обращается св. Григорий к душе своей, – трупоносительницей? Кто крепкими узами привязал тебя к жизни? Как ты – дух – соединилась с чувственностью, ты – ум – соединилась с плотью, ты – легкая – сложилась с бременем? Все это противоположно и противоборствует одно другому... Как пагубно для меня такое соединение».[1168] В другом месте святой отец, говоря о связи души с телом, прямо называет душу «светом, заключенным в пещере».[1169] И вообще насколько глубоко проникнут св. Григорий в своих стихотворениях любовью и уважением к своей душе – этому «небесному и Божественному образу», настолько же сильно, по-видимому, его пренебрежение к плоти – «земному бремени». Он не может иначе и представить себе последнюю, как в постоянном противлении духу, не может иначе и назвать ее, как постоянным и непримиримым врагом духа, его узами и корнем всяких страстей и пороков. «К тебе обращаюсь, плоть моя, – говорит он в одном из своих стихотворений, проникнутый скорбным сознанием тяжелых бедствий, обуревающих земную жизнь каждого смертного, – к тебе, настолько неисправимой, к тебе, льстивому моему врагу и противнику, никогда не прекращающему нападения. Ты – злобно ласкающийся зверь, ты – что всего страннее – охлаждающий огонь».[1170] Еще сильнее его обращение к плоти в другом стихотворении, составленном им специально «против плоти» (κατὰ σαρκός). «Пагубная плоть – черная волна злокозненного царя тьмы, корень разнообразнейших страстей, подруга земного скоротечного мира, противница небесной жизни! Плоть – мой враг и друг. брение, грязная цепь, тяжелый свинец, неукротимый зверь... гроб и узы своего царя – небесного образа, полученного мною от Бога! Ужели ты, окаянная злоумышленница, не прекратишь бесстыдных пороков, не покоришься духу и седине?.. Уважь же меня, перестань безумствовать и питать непримиримую вражду к душе моей!».[1171] Много подобных обращений к плоти рассеяно и в других стихотворениях св. Григория Богослова, но, кажется, и приведенных выражений достаточно, чтобы видеть, какие тяжелые и скорбные чувства наполняли душу Богослова-поэта при размышлении его о союзе души с телом и какую несчастную роль в этом – как он выражается – «пагубном сопряжении» заставляла играть тело его поэтическая муза. Но было бы весьма ошибочно судить о воззрении св. Григория на телесную природу человека по одним поэтическим его произведениям, даже менее – по отдельным образным выражениям его поэтического языка. В особенности же в данном случае не следует упускать из виду того обстоятельства, что все поэтические места, в которых так или иначе св. Григорий касается человеческой природы, принадлежат лирическим его стихотворениям, написанным им, за исключением немногих – именно гимнов, в элегическом, плачевном тоне, причем высокопоэтический гений святого отца, давая полный простор излиянию своих скорбных чувств, не скупился на густоту красок и мрачность образов для выражения печального настроения своей души.[1172] Ввиду всего этого нет ни малейшего основания понимать приведенные нами и подобные им поэтические образы и выражения св. Григория касательно телесной природы человека в их собственном смысле и на основании их составлять понятие о его воззрениях по данному вопросу. Во всяком случае не здесь нужно искать истинный взгляд Назианзина на двойственную природу человека. Как вообще все догматическое учение его главным и почти исключительным образом заключается в «Словах», так, в частности, и учение о природе человеческой в его действительном значении надобно искать именно в них же. Богослов не раз и не в одном месте касается этого немаловажного вопроса в системе христианского вероучения. Но всего яснее и полнее выражен его взгляд на тело человека и вообще на двухсоставную природу человеческого существа в следующих словах. «Не понимаю, – говорит он, – как я соединился с телом и как, будучи образом Божиим, смешался с брением (τῷ πηλῷ συμφύρομαι). Это тело, находясь в хорошем состоянии, затевает борьбу, а когда с ним воюют, поражает меня скорбью. Я и люблю его, как сослужителя, и отвращаюсь от него, как от врага; бегу от него, как от уз, и почитаю его, как сонаследника. Если я решусь истомить его (τῆξαι φιλονεικῶ), в таком случае не будет у меня никакого сотрудника в добрых делах, а я знаю, для чего я вызван к бытию, знаю, что я должен восходить к Богу посредством дел. Если, напротив, буду щадить его, как сотрудника, то не знаю, как избегнуть его нападений, и боюсь, как бы мне, обремененному узами, приковывающими к земле, не отпасть от Бога. Тело – это ласковый враг и коварный друг. Чудное соединение и раздвоение!.. Что за премудрость открывается на мне и что за великая тайна! Быть может, Богу угодно, чтобы мы, будучи Его частью (μοίραν ἡμᾶς ὄντας Θεοῦ) [1173] и происходя от Него, не вздумали гордиться и превозноситься своим достоинством и не пренебрегли Творцом, но чтобы в борьбе и брани с телом постоянно обращали к Нему взоры и чтобы присоединенная к нам слабость держала в пределах наше достоинство? Чтобы мы знали, что мы в одно и то же время и велики и ничтожны, перстны и небесны, смертны и бессмертны, наследники света и огня или тьмы, смотря по тому, куда направим себя? Так устроен состав наш, и это, по моему разумению, для того, чтобы, если бы мы вздумали гордиться образом Божиим, земное естество смиряло нас».[1174] Вот истинный взгляд Богослова на низшую, физическую природу человека, на ее назначение и отношение к ней самого человека. Тело действительно есть ограничение, необходимое человеку для достижения им высшего нравственного совершенства, созданное Божественной премудростью в предотвращение возможной в человеке гордости и превозношения сродством и близостью к Божеству по его духовной природе. Отличаясь существенно от начала духовного, тело совершенно противоположно ему и по своим стремлениям: то, как небесное, постоянно стремится к горнему, а это, как земное, обращено к дольнему. Отсюда, естественно, должно происходить несогласие и борьба между двумя противоположными друг другу элементами человеческого существа. Но влияние плоти на дух может и должно быть ослабляемо и, по возможности, совершенно уничтожаемо посредством различных нравственных упражнений и подвигов, причем, без сомнения, необходимо удерживаться от крайностей, чтобы чрезмерно суровыми подвигами не сделать ее неспособной к деятельной жизни и таким образом не лишиться сотрудника в деле нравственного совершенствования и восхождения к Богу. Так возвышенно и совершенно учение св. Григория Богослова о природе человеческой и отношении к ней человека! В таком же совершенстве великий учитель веры сумел и воплотить в себе и представить в своем лице живой образ этого учения. Можно сказать, от пелен и до самой могилы мы видим в нем существо, носившее в себе, подобно другим, смешение духа и плоти, небесное и земное, бессмертное и тленное, – человека, испытавшего всю тяжесть внутренней борьбы двух разнородных естеств, непрестанно смирявшего свою плоть постом, молитвой, бдением, трудом и пустыней и возвышавшего над ней свой Божественный образ, – мужа, шествовавшего трудным путем житейских бедствий, скорбей и лишений и ни разу не пошатнувшегося на этом пути, но непоколебимо и свято совершавшего земное поприще, за которым, разрешившись от бренного существа, он воспарил духом в небесное отечество с твердой надеждой на нескончаемое блаженство.