Ты меня поймал (СИ)

— О, Леонардо! Я же забыл распечатки, — изумлённо шепчет он. — Я сейчас сбегаю за ними и вернусь.

— Какие? — хмурюсь я, не понимая, о чём толкует мой мэтро архитектуры и дизайна. — Виктор Иванович?!

Но на мой оклик он лишь машет рукой и быстро семенит обратно.

Я же стою как баран перед новыми воротами. Когда Полуэктов вернётся и застанет меня на прежнем месте, то его удивление можно будет на выставке показывать.

Поэтому вспоминаю, кто я, и просто тихо захожу в первую палату.

Там пусто.

Пахнет немного акриловыми красками и видны ещё не до конца просохшие мазки на стенах с небом, звёздами и лесными зверушками.

Мне нравится. Дело даже не в том, что я как-то лично заинтересован в самом художнике, а просто нравится. Разделять личное и работу меня рано научили.

Выхожу и иду в следующую комнату, где тоже пусто. Бросив быстрый взгляд на стены, где меня снова всё устроило, стремлюсь в последнюю палату.

Клара там.

И то ли я так бесшумно передвигаюсь, то ли девушка настолько зависла в своем мире, но моего появления она не замечает. Продолжает работать, стоя на предпоследней ступени железной стремянки. И вся её поза такая ненадёжная, что кажется, заговори я сейчас, и она тут же грохнется на пол.

Раздумывая, как быть дальше, стою в дверном проёме и наблюдаю. Мотылёк что-то шепчет себе под нос, который заодно периодически потирает, тем самым пачкая его всё больше. Кусает нижнюю губу, пока сосредоточенно выводит контур огромного крыла бабочки, заставляя меня нервно и громко выдохнуть.

От неожиданного звука она быстро поворачивает голову, тут же качнувшись в сторону.

Внутри меня от увиденного всё на секунду обрывается, но Илларионова, виртуозно балансируя, сразу выпрямляется и для надёжности придерживается рукой за стремянку.

— Здравствуйте, Лев Николаевич. Вы пришли оценить качество работы? Меня Виктор Иванович предупреждал, что вы сегодня зайдёте.

Она спокойно ведёт беседу, но едва ли бросив на меня взгляд. Практически сразу возвращается к рисованию, не давая мне возможности прочитать её эмоции.

А мне бы очень хотелось! Я так привык. Легко правильно влиться в среду, если, считывая информацию с окружающих, ты тут же мимикрируешь под них. Осечка у меня была только однажды — два дня назад в квартире Илларионовой. Там меня как-то переклинило на эмоциях, что я частично пошёл на их поводке.

— Здравствуй, Лара. Получилось всё очень красиво, — неопределённо начал я, всё ещё не зная, как именно себя с ней вести.

Девушка, кажется, глубоко умиротворенной, и моё появление никак не волнует её юное сердечко. В отличие от моего…

— В вашей похвале звучит удивление, — с улыбкой комментирует Клара. — Но я оформила достаточно стен, так что вам, к счастью, достался опытный сотрудник.

— Много, потому что талантлива? — зондирую почву, а сам медленно приближаюсь к ней.

Запах весны привычно бьёт по осязанию, но сейчас это уже не шокирует. Я подготовлен, поэтому просто расслабляюсь, позволяя волнению обхватить моё тело.

— Нет. Много, потому что беру за работу недорого. В сравнении с другими специалистами.

Я слышу скрытую в её ответе горечь и желаю покопать в этом направлении. Ведь беседа между двумя цивилизованными людьми не является публично наказуемым пороком.

— Мне известно, что ты пейзажист, но я за последние года не видел твоих работ.

Я стою сбоку от неё, якобы изучая рисунок на стене, но в реальности лишь поглядываю за её эмоциями. Напрямую с этой девушкой говорить бесполезно. Она любитель партизанского молчания. Тут только хитростью можно подкопаться под крепкий бастион Мотылька.

— Верно. Не видели, так как их нет.

Я молчу. Она расскажет. Обязательно.

— Я не рисую пейзажи со смерти моих родителей, — севшим голосом тихо сознаётся, и её кисть опускается вдоль тела.

Она не смотрит на меня, отвернув голову к большому окну сбоку от нас. Там моё нелюбимое время года — зима пытается сменить осень, а на деле — мокрый снег, грязь и холод.

— Почему не рисуешь? — тихо напоминаю о себе в затянувшейся паузе.

Хочется к ней прикоснуться, но мне запретили, во-первых, а во-вторых, это может спугнуть её желание поделиться сокровенным.

— Не могу. Ничего, кроме чёрной мокрой земли и огромных жёлтых листьев на фоне кладбищенских крестов. Не думаю, что найдутся ценители такого искусства, а если и найдутся, то явно не больше одного.

Я её понимаю. Боль от потери близких убийственна. Она, как червь в красивом яблоке, в начале выедает ходами все внутренности, оставляя лишь после себя пустоты и чувство неполноценности, а потом добирается до сердцевины, превращая ту в непотребство для окружающих.

— Мне было жаль твоего отца и матушку. Я хотел приехать на похороны, но на тот момент дела за границей меня не выпустили.

Она просто кивает. Мы снова молчим, она, любуясь пейзажем, а я её ногами в джинсовых штанах на лямках.

— Я хотела бы извиниться за своё поведение в прошлую пятницу. Мне стыдно за наше с Натали сумасшествие.

— Зачем? Зачем ты пошла с ней? Она тебя заставила?