Ты мой закат, ты мой рассвет

Пока я стою около слепленного вчера снеговика, Антон успевает вернуться и молча, не слишком–то ласково, набрасывает мне на плечи тяжелый плед.

— Не злись на бабушку, — говорю я, потихоньку, чтобы разрядить обстановку, потираясь плечом об его плечо. Как кошка. — Она любит тебя уже хотя бы потому, что тебя люблю я. Но ей понадобиться время, чтобы привыкнуть к мысли, что мой печальный внешний вид не имеет никакого отношения к домострою.

— Надеюсь, за пределами нашего дома, — ворчит Антон. — Слушай, женщина, я тут спросить как раз хотел. Раз уж и в горе, и в радости… Посылать слишком охуевших родственников своей жены на первом году брака — это сразу развод или полагается амнистия? А то я вот думаю…

Я все–таки пододвигаюсь к нему, бодаю головой, пока мой майор не поднимает руку, чтобы я нырнула ему под подмышку. Обнимает и нарочно трется колючим подбородком об мой лоб.

— Мужчина, знаешь поговорку, про одну сатану? Вот, в хорошей семье только так.

— А у нас хорошая семья, Очкарик?

— У нас — наша.

— Ты в курсе, что со всей этой философией ты становишься занудой? — Он делает вид. что иронизирует, но это совсем не та ирония, от которой мне бы хотелось закрыться двумя руками.

— Я в курсе, — улыбаюсь прямо ему в лицо.

Потому что никто кроме меня не знает, что под всей этой броней из тяжелого невыносимого характера скрывается мужчина, которого я люблю. В очень многих вещах заслуживающий любви гораздо больше многих идеальных и правильных.

Глава тридцать первая: Йен

На следующий день Антон куда–то уезжает с самого утра — нет еще и семи.

Я хочу выбраться из кровати, чтобы хотя бы приготовить ему кофе и гренки, но получаю «последнее китайское» не вставать и не убиваться ради гостей под страхом получить по заднице совсем даже без сексуального подтекста.

Я снова плохо спала и, как следствие, Антон тоже практически не спал рядом со мной. Если бы не полный дом людей, я бы потихоньку перебралась в гостиную на диван, но в итоге получилось так, как получилось.

Так что, помня обещание мужа устроить мне сладкую жизнь, валяюсь в кровати до девяти, и поднимаюсь только когда в доме уже выразительно ходят, топают и разговаривают.

Бабушка уже вовсю хозяйничает на кухне: вчера вечером попросила показать ей, где у нас что, и, несмотря на мои попытки отговорить ее включать заботу на максимум, завязалась печь пироги и лепить вареники. Меня встречает с выразительным вопросом на лице, в особенности, когда я, несмотря на ужасный токсикоз, со зверским аппетитом набрасываюсь на первую порцию выпечки.

— С вишнями, — мурлычу себе под нос. Бабушка привезла большую банку консервированных по какому–то ее личному рецепту: без косточек, умеренно сладких и с вкусным тягучим сиропом. — А у меня, как ни делаю, вся вишня на сковородке и подгорает до черноты. Горько получается.

— Ешь, пока ребенок снова чудеса не устроил, — бросает бабуля, ловко «заклеивая» пирожок идеальной «косичкой».

Проглатываю с трудом.

— Сколько уже? — спрашивает она.

— Два с небольшим.

Она выкладывает пирожки на сковороду, вытирает руки о передник и по–доброму грозит мне кулаком.

— Если бы ты не играла в шпионку, твоей бабке теперь не было бы стыдно за то, что вчера она отчитала хорошего мужика за то, что довел жену до скелетообразного состояния. Напомни, чтобы извинилась.

— Прости, бабуля. Мы никому не хотели говорить.

— Ну теперь–то все узнают, — косится в сторону гостиной, откуда раздается выразительный голос Ольги. — Вот, — протягивает чашку с чем–то пахнущим травами.

— Мне помогло. Научила твоя прабабка. Гадость на вкус, но будет легче.

Я послушно, как в детском саду перед строгой воспитательницей, выпиваю все и даже не морщусь. И через полчаса мне правда… как будто спокойнее в желудке. Во всяким случае, когда возвращается Антон, я впервые лечу к нему навстречу без намека на тошноту или головокружение от слишком резкого вставания.

— Прямо показательно–образцовая жена, — «улыбается» в спину Ольга, но мне даже не приходится ничего отвечать, потому что бабушка от всей души просит ее засунуть язык…

Я не очень разбираю, куда, потому что Антон переступает порог… со свертком в руках.

Большим и лохматым свертком из того самого пледа, которым накануне укутывал меня.

И с противоположной стороны свертка торчит… странно похожий на только что вырванную с грядки очень тонкую и очень длинную морковку хвост.

Белую морковку.

Белую дрожащую морковку.

Я боюсь озвучивать какие–то предположения, потому что это было бы слишком смело. И потому что у Антона аллергия на шерсть, так что домашнее животное, даже если бы я очень сильно захотела, у нас все равно под запретом. Ну и с учетом того, что мой муж совсем не отличается склонностью к таким романтическим жестам…

Но эта белая морковка с тонким «напылением» жидких волосков начинает шевелиться и из свертка раздается звук, очень похожий на странное, милое и скомканное «мам!».

— Там кот? — Все равно боюсь в это верить. Наверное, поэтому, когда протягиваю руки, они безбожно дрожат, словно я собираюсь завладеть несметным сокровищем.