Ты плыви ко мне против течения

– Анисью-покойницу вспомнила. Медом ее поминали на днях.

– Медаль у нее была, и, говорят, первостепенная: «За отвагу». Почти орден! – подхватила разговор Любовь Тмутараканьевна.

– А дело было так. – Софья Мудреевна такой рассказ одной себе и могла доверить. – Когда ихняя сила нашу силу ломала, в Кипрей-Полыхань налетела немалая рать, по-военному сказать – будет взвод. В сорок первом у крестьянина еще было чем поживиться. Стояли ихние меньше часа, спешили, но уже в обратную сторону, а значит, дело было зимой, в декабре… Ну, мы их, конечно, кормили кто во что горазд. Я, к примеру, подаю щи: пахнут – слюнка бежит. Мясо кусками и все, чего надо. Блеск по всей тарелке, и цвет, и гущи в меру. Едят они, едят… А в пузе голод булькает. Уметь, конечно, надо. Так, налегке, и пошли от меня. А у Анисьи ихний командир дорогу разузнавал. Показала дорогу. Они – ать-два! – и пошли, а мы, бабы, на бугор высыпали.

Одни бабы на селе оставались. Мужиков наших подчистую на войну забрали, все здоровые, ладные, опять же слово знают от пули и самому чтоб пулю навести, а то и лихоманку, килу́[6] подвесить. Генералу, к примеру, присади килу, он и будет мыкаться туда-сюда, а войско само по себе. Ну да это к слову…

Сверху нам хорошо видать. Идут, шагают, и все кругами, кругами, а наша Анисья зачерпнет-зачерпнет снежку решетом, да и кинет в небо. Вьюга тут как тут. С обеда до зари ходили по пойме, доходились до того, что полегли. Кто где стоял, там и лег, а тут наши, освободители. Командир со звездой, спрашивает: «Кто фрицам дорогу показывал?» – «Ну кто? Анисья». Снял командир с груди своей серебряную медаль и повесил Анисье на высокую ее грудь. Волновалась. Речь сказала. «Надо было, – говорит, – мышей на них напустить, с миллион. Да позабыла в горячке про такое верное средство». Командир не больно понял, о чем она бормочет, пожал ей руку, принял каравай и помчался с орликами врагов искать. Наши солдатики про обеды и думать не могли в те поры. Землю родную спешили возвернуть.

За чаем бабки вздыхали по очереди: и хорошая вроде жизнь пошла, а всё не то. И банники перевелись, и кикиморы. Ни водяных тебе, ни чертей, ни русалок.

– Чертовку я нынешней весной видала, – сказала бабушка Малинкина. – Собираю мед у Дальнего озера. Сидит. Черные свои волосы золотым гребнем чешет. Молоденькая! А глазищи грустные, друга, видно, нет. Одиноко.

– Ну какого-нибудь охотничка приманит! – хохотнула Любовь Тмутараканьевна.

– Чертовки-то, слышала я, однолюбы. А охотник нынче наезжий, городской. Не затем ездят, чтоб душой отдохнуть, а затем, чтоб водки под кустом выпить… Нешто чертовки этого не понимают?..

И тут все бабушки вдруг поглядели на Настю Никитичну.

– Может, поучиться чему хочешь? Травки какой не надо?

– Как всё интересно! – улыбнулась Настя Никитична.

– Одолень-травы, может, тебе достать или петушиное яйцо? – спросила Мудреевна.

– Ну что вы! У меня все есть: платье красивое, книги, школа мне понравилась и дети ваши понравились. Я на речке их видела.

– Надоели мы тебе, болтаючи, – сказала Любовь Тмутараканьевна, выглядывая в окно. – Синеет. Ступай, девушка, в клуб, к молодым.

– Верно, верно! – подхватили старушки.

И Настя Никитична послушалась.

* * *

Молодежь сидела на стульях вдоль стен. Товарищ Федорова, отчаянно двигая одной ногой и размахивая одной рукой, танцевала наисовременнейший танец «Уй-уй, утаки-утаки».

Лицо ее пылало, глаза горели гневом. Взмокнув, она подбежала к магнитофону и выключила запись.

– Это, товарищи, ужасно! – пояснила она идейное содержание танца. – Если прежние западные танцы опирались на традицию негритянского народного искусства, потому мы и танцевали кое-что, то «уй-уй, утаки-утаки» полная деградация, полный отрыв от действительности. Товарищи, танцуем проверенное временем – «Летка-енка»!

Парни и девушки, вполне обычные, ничего в них кипрей-полыханьского Настя Никитична не углядела, вышли на середину зала, встали друг за другом и добросовестно запрыгали.

– Вот так и работаем! – сказала товарищ Федорова, подходя.

Настя Никитична кивнула, села на крайний стул.

– Отдохните и вы.

– Я? Отдыхать? – Товарищ Федорова метнулась к магнитофону. – Вальс с хлопками!

Настя Никитична похолодела: сейчас кавалеры разберут девушек, а она – чужая здесь, осмелившаяся прийти на танцы без подружки, – будет одиноко подпирать стену. Правда, есть Федорова, но…

Настя Никитична не успела довести свою мысль до точки, как перед ней остановился бедовый кудрявый паренек.

– Разрешите?

Настя Никитична пошла, а сама краем глаза успела приметить: местные девушки смотрели на нее, но не шептались.

– Из города? – спросил кавалер.

– Из города.

– Надолго ль?

– Работать.

– Фельдшером, что ли?

– Детей учить.

– Это хорошо… Нравится у нас?

– Нравится! – заулыбалась Настя Никитична.

Кавалер тоже заулыбался.

Вел он легко, но почему-то против движения, затейливо петляя. Завел в дальний угол. Тут от стены отделился парень и тихонько похлопал в ладоши.

– Прошу, – уступил партнершу веселый кавалер.