Ты плыви ко мне против течения

Ох как ёрзается, когда в тебе сидит мыслишка! Вкуса не чувствуешь, разговорам не радуешься, ждешь удобный момент, чтобы въехать в беседу со своим… А мыслишка жалкая.

Написал я письмо сокурснице. Она на Волге отдыхала, у родственников. Получил ответ и приглашение, а ехать-то не на что!

Михаил Агафонович и тетя Сима вспоминают отца, молодость, а я про свое думаю, храбрости набираюсь.

– А сколько отсюда до Хвалынска езды? – Голос у меня позванивает.

– Хвалынск? Это на Волге, у Саратова, что ли? – спрашивает Михаил Агафонович. – Так это будет порядочно. На пароходе дня три-четыре… А чего тебе?

– Съездить бы! Там художник один великий родился.

– Репин?

– Петров-Водкин.

– Скажи ты, какая фамилия! Не слыхал.

Разговор опять перекидывается на прежние времена, и я сижу как в воду опущенный. Ну как опять заговоришь о Хвалынске? Да и чего бы про него говорить, если бы в моих карманах на билет наскрести можно было.

– Дядя Миша, расскажите о войне, – прошу я.

– А что про нее рассказывать? Скверная штука… Взрослым человеком попал я на фронт. Вот в чем дело. Будапешт брали, помню. Пришло к нам пополнение. Ребята молодые, ладные. Так что бы ты думал? В первом же бою половину выкосило, а старички все целы… И всегда так. Кто уцелел после первых заварух, тот долго живет… Упаси господи вас! А в мире, я гляжу, неспокойно, то в одном месте стреляют, то в другом.

Я тоже читаю газеты. Сколько раз уже меня охватывала тоска. На эпопею годы нужны. Годы и годы. Писать ведь надо научиться, вырасти, а мир все время на волоске.

– Ну чего притих? – спрашивает Михаил Агафонович. – Деньжонками мы тебе поможем, и до Хвалынска хватит, и до дома.

– Спасибо, – говорю я.

На улице розовый вечер. Беру корзинку, иду в подлесок. Подберезовики здесь не берут, потому что за грибы не считают. Признают один сорт – белоголовые, не белые, а белоголовые: подгруздки и грузди.

Возле бревен стоит теребит платочек Люба. Одна. Я поднимаю руку в приветствии. Она расцветает и тотчас хмурит брови. Нет, я один пойду по грибы. Мне нужно подумать. Мне еще много нужно думать. И если мир сорвется под откос, что ж, потеряет мир, он уже много потерял. Он столько уже потерял!

Какую же силу нужно иметь нам, начинающим, чтобы все-таки начать. Какие нервы!

И я чуть не вскрикиваю от радости: вот он к чему явился мне, этот осиновый листок, в черной воде Белой реки!

«Умейте плавать против течения!»

6

Я заканчивал-таки «Шахерезаду». Это, конечно, не то, что задумано, но я должен довести повесть до конца. А потом положить в сундук, на самое дно. Для того только и довести до конца, чтобы в сундук положить. Что-то все-таки во мне прибавится. А главное, я буду свободен для другой задумки, которую тоже ожидает донышко!

Последняя точка, дата, красивая роспись.

Я тотчас раскрыл чемодан, свалил в него недочитанных классиков и сказал им то, что думал:

– Вы, конечно, хорошие, но о вас уже все известно! Так-то!

Бросил сверху листики моей «Шахерезады», закрыл чемодан и объявил:

– Тетя Сима, я завтра уезжаю!

7

Тишина на земле, на воде и на небе. Серебряный слиток сумерек.

Вниз по Волге.

Мы встретились наконец. Сколько раз я произносил это имя – Волга, а она вот, справа и слева, под килем, на берегах и в само́м небе. Здесь весь мир – Волга.

На корме старый жулик затеял игру «в очко». Чистит карманы простаков. Я отделался рублем: сел играть ради познания народной жизни. Глупость – это познание. Сам-то я кто, не народ, что ли? С неба, что ли, свалился? Из Америки приехал?

Всё я про тебя знаю, мой народ. Дело в другом. Впору ли мои лапоточки? Не узковаты ли? Есть ли надежда, что разносятся?

В четвертом классе дрожащего от старости двухпалубного парохода не то что лечь – сесть негде. Торчу на палубе. А когда ноги уже не держат, пристраиваюсь на бочках, поставленных вдоль борта.

Сквозь дрёму и мрак вижу, как проплывают зеленые огоньки встречных кораблей.

Потом мы утопаем в белом тумане. И кто-то неосторожный бросает в туман непогашенную папиросу. Ослепительная вспышка, розовые столбы пламени, я вскакиваю…

Утро. Солнце поднялось.

«Он проснулся на борту уютного парохода, совершающего рейс Казань – Саратов».

Что ж, эпопею можно начать и этой фразой.

Идем по какому-то волжскому морю, берегов не видно. А быть ли мне хоть на одном океане из четырех? Ведь для кого-то океан все равно что для меня Дубенка, все равно что для хвалынских Волга. Каждый день у них есть Волга. Каждый час, каждую минуту. И уже всегда будет с ними, куда бы ни уехали.

А мне нужен зеленый листок, плывущий на само течение. Вот что мне нужно.

А может быть, и не нужно. Беды́ наживешь – и никуда от него уже не денешься.

– Нехай! – сказал я колдовское слово Стеньки, сказал одними губами, как говорят заклинание, чтобы сбылось.

Сандогорский пан

Дорогу укажет первая звезда – не прогляди только. Синяя вечерняя туча, в которую уходит, припозднясь, летнее солнце, тоже не обманет. Еще птицы летят в ту сторону на весну и на ночь. Зовется место Сандогора. Сан-до-гора!