Ты, тобою, о тебе

— "Где"-"где"!.. — передразнил он, недовольный моей недогадливостью. — У любовника, наверное.

— Н-ну, что ж… — пробормотал я, и, не зная, чем утешить, взял и напустился на него: — Но ты-то уже взрослый — чего ей возле тебя торчать?

Однако он не принял моего упрека — вывернулся:

— Но имею я право получить хоть немного родительского тепла?.. — и я не понял: был ли это злой упрек мне — или просто крик одинокой души?

— Тебе что, так плохо? — спросил я сочувственно.

— А что хорошего? Ты ушел… Нам ведь было так хорошо втроем!

Вон оно что: да, упрек!

— Понимаешь, сын… — замялся я. — Каждому, даже очень взрослому человеку, хочется добрать хотя бы частицу где-то когда-то недополученного счастья. Вот и мы с мамой тоже…

— А мне что делать? — спросил он в отчаянии. — Меня просто тошнит от вашего счастья!

— Так, чтобы не тошнило, заведи себе хотя бы подружку, что ли? — сказал я.

— Да есть у меня подружки! — раздраженно ответил он. — Разве в этом дело? Но им-то бы только брать — а что я им дам? Кроме секса, конечно!

— Знаешь что? — ответил я ему тогда, раздражаясь сам. — Это эгоизм с твоей стороны: мы с мамой честно старались, чтоб у тебя было нормальное детство — но не может же оно длиться без конца! Тебе уже двадцать, пора становиться взрослым и учиться решать свои проблемы самому, а нам с мамой оставь наши, пока наши сроки еще не кончились!..

Он обиделся на меня тогда, хотя как будто и понял что-то, и снова при встречах заверял: "Всё у меня в порядке, отец!"… Я, конечно, замечал, как он маскирует этой бодростью свою неуверенность в себе и ощущение своей ненужности никому. Я, конечно же, корил себя, что недодал ему своего отцовства, а то, что даю — это, на их жаргоне, отмазки… Поэтому, когда он закончил свой техан и пошел работать, я вздохнул с облегчением: наконец-то подзатянувшаяся его юность для него благополучно завершилась, и в этом, как ни отрицай, есть всё же и мои маленькие усилия… И вот, когда я так про себя решил — звонит Ирина:

— Ты можешь поговорить с сыном?

— А что случилось?

— Беспокоит меня. Пива много пьет и, по-моему, бездельничает.

— Но он же работает?.. Перебесится и возьмется за ум!

— Тебе что, это трудно?

— Нет, конечно — раз надо, встречусь и поговорю…

И мы встретились, теперь уже — за столиком кафе.

Он как-то быстро изменился: стал большим, громоздким, животик наметился, говорит басом, — как с ним, с таким, объясняться?

Я, между прочим, взял себе тогда кофе, а он — пиво.

— Ты что, без этого пойла не можешь? — спросил я.

— Могу. Но — зачем? — пожал он плечами. — Что, мама заставила тебя провести воспитательную беседу?

— Хотя бы и так. Что ж тут плохого, если она беспокоится о тебе?

— Нет, ничего. Просто она теперь учение живой этики изучает: мужик знакомый ее вовлек, — и такая правильная стала: мочи нет.

— И в этом тоже нет ничего плохого, — заметил я.

— Ну, вы меня и достаете… Может, я и стану правильным, когда с ваше проживу — но сейчас-то я имею право жить, как хочу?

— Конечно, имеешь. Но какие-то цели, хотя бы далекие, у тебя есть?

— Ты извини, но далекие цели ставят себе не очень далекие люди.

— Где ты эту глупость вычитал? Выходит, я, ставящий себе какие-то цели — человек недалекий?

— Выходит, так. Ведь ты своих целей не очень-то и добиваешься, как я смотрю. А по мне, так жить без всяких целей — тоже неплохо: просто сидеть вот так и разговаривать, с тобой или с кем еще. Почему надо презирать за это человека?

— Да я не презираю, — ответил я ему. — Но ведь надо же, чтобы не отупеть совсем, как-то нагружать себя, свой интеллект!

— Хорошо, отец, считай, что ты меня надоумил, — сказал он с таким издевательским смешком, будто говорил: какого черта вы все меня учите? И чему можете научить меня вы, сами себе не умеющие устроить жизнь?..

В общем, не получался разговор; я сидел и об одном думал: какими же мы: я, он, Ирина, — стали немыслимо чужими друг другу!..

— Кстати, как у тебя с женским полом отношения? — поинтересовался я: может, именно оттуда, от сексуальной неудовлетворенности — эта бравада и этот поверхностный скепсис? Так, может, хоть я посоветую ему нечто, заслуживающее его доверия?..

— Да-а, — скривился он, — они все сдурели: всем замуж приспичило.

— Но это для них вполне естественно.

— А мне это зачем? Ты что, дедушкой торопишься стать? Так это можно устроить и без женитьбы.

— Нет, не тороплюсь. Но тебе все же не мешает повзрослеть. Понимаешь? Уровень взросления мужчины как-то соответствует отношению к женщине. Не остаться бы тебе вечным повесой!

— Ну и останусь, так что?..

Такой вот, ни чему не обязывающий, разговор получился — из сына так и перла юношеская заносчивость: когда мало чего знают, но хотят казаться… А я клял себя: как мало я ему все-таки дал! И что теперь трясти запоздалыми сентенциями? Он ведь явно не простил мне, что я однажды переступил через его доверие, и теперь мы совершенно не понимали друг друга; за его заносчивостью сквозило отчуждение: чего, дескать, тебе надо? — ты, старый, чужой, нудный мужик, отвяжись от меня!..