Все-все было мною тщательно обдумано. Оставалось нечто невыясненное: вдруг я чего-то еще не понял до конца и буду потом всю жизнь казнить себя?.. И меня осенило спросить у Станиславы: что происходит с моей Надеждой? — не упоминая о нашей с Тобой кафешной встрече. Они с Борисом должны знать; но я после развода с Тобой перестал с ними общаться: оставил Твоих друзей Тебе. Нашел телефон и позвонил, и Станислава рассказала мне свою версию событий…
Я, оказывается, переоценил Твоего
Да-а, нагрузила меня Станислава!.. Еще и выговор сделала: дескать,
* * *
И вот два дня прошли, пора давать ответ — а я даже разговаривать с Тобой не хочу от обиды: на кого же Ты меня сменяла!..
Ты позвонила сама. Когда я отозвался на звонок: "Алло!" — спросила меня: "Ты дома сейчас?" — и аппарат тотчас дал отбой… Я решил, что чей-то, Твой или мой, аппарат неисправен, и стал ждать повторного звонка, чтобы окончательно объясниться — но повторного звонка не было. А через полчаса — звонок в дверь, и тут я разгадал Твою хитрость: убедившись, что я дома, Ты тотчас приехала сама, и если только Ты войдешь, то уже вряд ли выйдешь, рассчитывая застрять у меня навсегда. Я решил Тебя не впускать — тихо прокрался к двери и вслушался: может, там кто-то другой?.. Звонили нетерпеливо: звонящий явно знал, что я дома; потом начали стучать. Потом раздался Твой голос:
— Открой! Ты же дома!.. Боишься меня, что ли? Я ничего тебе не сделаю, даю слово — но скажи хоть что-нибудь!
Я стоял в полуметре от Тебя, разделенный лишь дверью, и не шевелился. Ты умолкла, явно вслушиваясь — может, даже приставив к двери ухо — а потом продолжила свой монолог:
— Да, я обманула тебя однажды! Но давай сделаем еще одну попытку, последнюю — вот увидишь, я буду твоей верной собакой, твоей рабой до последнего дыхания; ничего мне больше не надо! Мне сейчас так не хватает тебя, твоего совета, твоего разума! И Алене тоже не хватает общения с тобой. Она тебя любит! Я знаю, что я виновата перед тобой. И Алена это знает — она так страдает из-за того, что у нас все развалилось, и готова ненавидеть меня за это! Да, я виновата: я всюду вношу разрушение! Мне иногда хочется покончить с собой — такой я кажусь себе тварью! Я боюсь за себя!.. — слышно было, как Ты всхлипнула там, за дверью; у меня разрывалось сердце от Твоего монолога и выступили в глазах слезы; я глотал их и продолжал стоять неподвижно. "Нет, — говорил я себе, — это не Ты, не Ты, не моя Надежда, и я Тебе не открою, не открою, не открою, даже если Ты начнешь ломать дверь!"
— Ну откуда мне было знать, что женщина всегда, при любом варианте проигрывает? — продолжала Ты после всхлипа. — Неужели у Тебя нет жалости ко мне, стоящей тут, под дверью, и всё проигравшей?
Я едва не крикнул в ответ: "Есть, есть у меня жалость!" — но воздержался. А Ты снова замолчала. Я даже подумал, было, что Ты ушла. Но Твой голос, теперь уже гневный, раздался снова:
— Ну и сиди за своей дверью! А я все равно тебя люблю, и ты был моим и моим остался, если даже будешь с другой и если я буду с другим или уеду за тысячи верст! Потому что мои клеточки вросли в тебя, а твои — в меня! Запомни: это навечно!.. — затем стало слышно, как Ты стучишь каблуками, спускаясь по лестнице, и уже с лестницы крикнула на весь подъезд: — Я все равно тебя люблю, и тебе ничего с этим не поделать!..
* * *
Уже и тот памятный день далеко, а всё — как вчера.
Продолжаю влачить свою жизнь и честно делаю, что могу, не замахиваясь на большее. Докторская так и остается недописанной; зачем? Хлопоты, что сопутствуют этой проблеме, мне всегда были скучны — я привык заниматься лишь тем, что мне интересно, а заработка моего мне хватает и так.