Ты, тобою, о тебе

Уже чуть ли не полгода наших с ней отношений прошло? — когда, успокоившись, наконец, от душевных передряг, я немного заскучал; чего-то не хватало. Остроты? Пряности? Встрясок? Каких-то особенных праздников?.. Она догадывалась, конечно, что мне чего-то недостает, и старалась — да что старалась! — до сих пор старается восполнять какие-то недостачи: и экзотические блюда всех кухонь мира появляются тогда на столе, и красивая посуда, и салфетки безукоризненные, и собственные наряды ею придумываются для таких случаев, и я ценю эти усилия — до горячей благодарности, до слез умиления. И в самом деле, такие праздники удаются на славу… Но иногда бывает просто мучительно. Потому что праздники, строго говоря, не ухищрениями создаются, а особенными состояниями души, от которых эта самая душа взмывает в небеса — неважно, сидишь ли ты на празднике с кем-то вдвоем, или целой компанией, или всего лишь один-одинешенек…

Конечно же, я вспоминал о Тебе, и вспоминал чаще, чем полагалось бы; оказывается, Ты въелась в меня настолько, что я оказался избалован — да что избалован! — отравлен Твоим прихотливым, изобретательным на фейерверки фантазий характером… Нет, я не укорял и не проклинал Тебя, не жалел, что расстались — а просто, чем бы ни занимался, тихо, без единой жалобы помнил о Тебе, тосковал и предательски сравнивал Тебя с Кариной… Но она и тут оказывалась на высоте: понимала, что это со мной, и ни разу не упрекнула — лишь окликнет с улыбкой, поймав мой остекленелый взгляд:

— Владимир Иванович, где Вы?

— Да… задумался немного, — оправдывался я, встряхнувшись и стараясь выглядеть легкомысленней.

— Где Вы были? Я бы очень хотела попутешествовать с Вами по закоулкам Ваших мыслей, — обезоруживала она меня, и я начинал рассказывать ей об одном из своих мысленных потоков, умалчивая о других, и рассказ мой вполне мог сойти за правду.

Однако постоянная ее готовность быть всегда рядом слегка утомляла; мне не хватало некоего витамина радости… Несмотря на предлагаемую ею серьезность отношений, я выскальзывал из них, давая понять, что наши отношения пока лишь — чисто дружеские, оставаясь благодарным ей за то, что она со мной терпелива — как с больным ребенком… Да ведь я и в самом деле все еще болел Тобой.

17

Однажды, через год с небольшим после нашего с Тобой развода, Ты позвонила мне и сказала:

— Мне надо с тобой поговорить…

Был воскресный вечер; перед этим я полтора дня подряд общался с Кариной: в субботу шатались по магазинам, выбирали подарки ее тете, потом были у тети в гостях (Карина терпеливо вовлекала меня в знакомства с родственниками), потом вернулись ко мне, и ночь наша получилась такой, что потом до обеда отсыпались. Но мне нужно было работать, и я проводил ее домой, хотя уходить ей явно не хотелось: казалось, ее беспокоит какое-то смутное предчувствие.

Перед тем, как сесть работать, мне бывает необходимо побыть в одиночестве… Ты позвонила мне именно в этот час, и — странно как! — во мне, еще не остывшем как следует от предыдущей ночи вдвоем с Кариной, всё всколыхнулось с прежней силой: и раздражение Твоей изменой, и тоска по Тебе, и радость снова слышать Твой голос, и ликование: наконец-то Ты позвонила!

— Мне надо с тобой встретиться и поговорить, — сухо сказала Ты; но по интонации, хорошо мною различимой, я сразу понял из этой Твоей сухой фразы, что Ты хочешь возобновить наши отношения; однако уязвленное самолюбие не давало моему ликованию прорваться.

— О чем Ты хочешь поговорить? — спросил я сдержанно.

— Это не телефонный разговор, — ответила Ты. — Ты сейчас один?

— Да.

— Так, может, позволишь зайти?..

И в меня впились, как две острые иглы, желание немедленно согласиться и увидеть Тебя — и осторожность обманутого: что-то в Твоей интонации настораживало.

— Нет, — ответила за меня моя осторожность. — Давай — в кафе.

— Хорошо. В кафе "Весна". Помнишь, бывали там?

— Конечно, помню. Через час — согласна?

— Да…

* * *

Ты опоздала ровно на три минуты. Это совершенно в Твоем стиле: опоздать — но не раздражать слишком большим опозданием… Мой взгляд жадно ловил изменения в Твоей внешности: да, стала еще стройней и суше, а лицо — странно усталое, тусклое какое-то, с подурневшей кожей; как Ты следила за собой когда-то! И где блеск Твоих глаз?.. Ты привычно чмокнула меня в щеку, и сквозь запах духов пробился запах табака… Мы разделись в фойе, прошли в зал и долго искали пустой столик — чтоб никто нам не мешал.

— Что Тебе заказать? — спросил я, когда, наконец, уселись.

— Закажи бутылку вина, салат и что-нибудь мясное — ты же знаешь, я не привередлива, хотя кафешным меню предпочитаю приготовленное самой, — ответила Ты, вынула из сумочки пачку сигарет и нервно закурила.

— Чего это Ты взялась курить? — спросил я.

— В этой чертовой жизни не только закуришь, но и запьешь, — усмехнулась Ты невесело.

— Ты сильно изменилась, — сказал я.

— Странно, если б мы не менялись! — и опять невеселая усмешка.

Принесли вино и салаты.

— За что выпьем? — спросил я, наполнив бокалы.