Ты, тобою, о тебе

— Давай — за наше прошлое; оно было к нам благосклонным! — решительно предложила Ты и столь же решительно выдула бокал, будто Тебя мучила жажда, а в бокале не вино, а вода.

Я смотрел на Тебя, слушал и — не узнавал: это была Ты — и не Ты; то решительное, бесшабашное, что раньше било из Тебя, лишь мило подсвечивая Твою легкость и женственность — теперь грубо выпирало, заполнив, кажется, Тебя всю. Нет, я все-таки узнавал Тебя, но Ты была не моей! Что с Тобой стало?..

— Почему Ты вдруг про меня вспомнила? — спросил я. — И, вообще, как Ты живешь? Как Алена? Как родители?

— Спасибо, что помнишь о них.

— А почему я должен о них забыть? Мне это в самом деле интересно.

— Алена продолжает учиться. Родители… Отец все так же пьет, а мама перестала: сердечная недостаточность у нее.

— А Ты?

— Я?.. Налей еще — почему ты забываешь о своих обязанностях мужчины за столом? — капризно сказала Ты, и когда я налил — опять отпила полбокала.

— Ты стала много пить? — спросил я.

— Так жизнь всему научит, — раздраженно произнесла Ты одну из мерзких банальностей, которые я терпеть не могу: жизнь ведь учит только тому, чему позволяешь ей себя учить, — и если б Ты по-прежнему была со мной, то чувствовала бы фальшь этой чуши и не городила бы ее…

— И все-таки — почему Ты вспомнила обо мне?

— Я… я вытурила своего, как ты выражался, хахаля и живу одна.

— С Аленой, хочешь Ты сказать?

— Алена, между прочим, собирается замуж.

— О, сколько новостей! — сказал я, заметив при этом, что Ты увиливаешь от прямых ответов на вопросы. — Передай ей, что я искренне желаю ей счастья в замужестве — она этого достойна.

— Ты можешь и сам сказать ей это.

— Могу… Но что с Тобой? Почему вы так быстро разошлись?

— Видишь ли… В нас слишком много остается от прошлого. Ты был добрым и имел терпение — а он пришел из другой, грубой жизни… Я ему нужна была без прошлого — он хотел вытравить его из меня, заставлял, чтобы все забыть, пить вино, и вообще… Не нужна ему ни моя душа, ни разум — только тело.

— Но, по-моему, Тебе самой хотелось именно этого?

— Прости меня; это было такое нелепое затмение!

— Если б я не простил, я бы сейчас не пришел.

— Спасибо. А ведь я до минуты помню, как у нас с тобой всё было. И вспоминаю все чаще. И вот подумала… Может, нам?.. — и, не договорив — как раньше, когда нам не были нужны слова — положила ладонь на мою руку, лежавшую на столешнице. От Твоего прикосновения у меня перехватило дыхание, но усилием — чего: воли — или осторожности? — я подавил желание взять Твою руку в свои.

Я, я должен был сию минуту решить… И если б я хотел отделаться от Тебя, когда Ты позвонила, мне бы это было легче простого: ведь я теперь не один!.. Но я умолчал о Карине, и только тут, в кафе, вдруг понял, почему не углублял отношений с Кариной: я ждал Твоего звонка, я предчувствовал его!..

— Ну что ж. Над Твоим предложением надо подумать… хотя бы дня два, — как можно спокойнее сказал я, хотя был в тот момент неприятен сам себе: насколько же я стал осторожным!.. И свербило от совершаемого по отношению к Карине предательства…

— А ты тоже изменился, — усмехнулась Ты. — Раньше ты был куда как решительней… Хорошо, давай подумаем.

* * *

После кафе я проводил Тебя до автобуса, вернулся домой и два дня потом честно думал. Карина звонила мне, намекая, что соскучилась, и чувствуя, что со мной что-то происходит, но я неизменно ей отвечал:

— Прости, но я сейчас очень-очень занят — мне нужно сделать одну работу.

И я действительно был занят: надо было на что-то решаться.

Теперь, через год после нашего с Тобой развода, я винил себя, только себя — за то, что так легко от Тебя отказался, не выдержал, перестал держать свои чувства в напряжении, расслабился, дал возможность Тебе влюбиться в другого, уйти… Да, я готов был отказаться от Карины — ничего я ей не обещал! — и исправить свою вину перед Тобой: снова крепко обнять Тебя и никуда уже не отпускать; да и Тебе, судя по всему, никуда больше не захочется.

Я восстановил в памяти всю историю наших с Тобой отношений: какими сладко-мучительными были они, как долго мы прорастали друг в друге, как менялись с Тобой, — разве можно это забыть? И на смертном одре, в последнюю минуту жизни я буду помнить о Тебе и благодарить судьбу, что Ты у меня была… Но сколько я мысленно ни всматривался в Тебя теперь — Тебя, той, прежней, непохожей ни на кого, не находил: видел лишь чужую женщину, утомленную жизнью, работой, сексом, дурными привычками, упрощенную, жаждущую выжать из жизни еще немного радостей. Но ведь таких легионы в одном только нашем городе!.. Моя любимая не может быть одной из легиона — она должна быть единственной, неповторимой; она должна парить над землей, а не волочить свою душу под грузом забот! Заботы, в конце концов, возьму на себя — но я должен восхищаться ею, а не жалеть!.. И в то же время Карина… — ведь я, кажется, позволил ей надеяться?