Ты убит, Стас Шутов

И игра началась. Я помню, как мы со смехом бросали Тому друг дружке, словно мяч. Затем провал в памяти ― и вот я таскаю ее за волосы по шпалам: то отпускаю и смотрю, как она ползет в попытках спастись, то снова нападаю. Снова провал, и вот я хватаю Тому за шею и, наклоняя над костром, наслаждаюсь ее визгом. Ее платье все было в черной пыли от щебня и в крови. Пахло мазутом, костром, сыростью и страхом.

– Ты понимаешь, что я с тобой сделаю? ― рычал я. ― Да ни черта не понимаешь, ты слишком тупая. Куда поползла?

Я хотел схватить ее за ногу, но она меня лягнула ― и разозлила сильнее. Я бросился на нее, навалился сверху. Взяв горсть щебня, вмял ей в лицо. Затем я силой открыл ей рот и всыпал туда щебень. Она пыталась выплюнуть его, но я сжал ее челюсти. В ее глазах застыл ужас.

– Жри! Жри давай! Не вкусно? Тебе торт подавай? Только хорошие девочки заслуживают торт, а ты не заслужила, не заслужила!

Я кричал с яростью и слезами. Тома сейчас олицетворяла собой все зло, случившееся со мной самим. А она впустую била меня кулаками изо всех сил.

Я выпустил ее. Перевернувшись на живот, она встала на четвереньки, закашлялась, выплюнула весь щебень вместе с кровью. Тем временем койоты постепенно трезвели. Теперь они смотрели то на меня, то на Тому с опаской, с каждой минутой их глаза округлялись все больше. Первым заговорил Костя. Он робко предложил отпустить Тому: она уже получила сполна.

Но я все еще был отравлен. И я так не считал.

Я закурил и протянул Томе ту бутылку, что друзья дали мне, с растворенным в воде наркотиком. Она отказалась пить, тогда я схватил ее за руку и потушил сигарету о тыльную сторону предплечья. Койоты окончательно испугались. Кто-то ― то ли Леший, то ли Толик ― подлетел ко мне и попытался оторвать меня от Томы.

– Стас, прекрати! Ты не в себе, включи уже голову! Это все уже не игра!

И я ударил его по лицу.

– Не нравятся мои игры ― так валите! ― закричал я на друзей. ― Валите все! Убирайтесь!

Возникла пауза. В воздухе повисло напряжение. Я ловил испуганные, злые взгляды, но даже не осознавал, что только что натворил.

– Знаешь, Стас. Действительно, ― сказал тот, кого я ударил. ― Оставайся один с этим дерьмом, мы в нем не участвуем. ― В голосе слышались боль и обида, а я все еще не мог даже распознать, кому он принадлежит.

Койоты сбежали, оставив нас с Томой вдвоем.

Ей хватило двух ожогов, и она выпила все до дна. Ее страх отступал. Взгляд стал тупым, бессмысленным. Тома шаталась, уплывала. Я подошел к костру и аккуратно вытащил лист железа, на котором он был разведен. На листе трещали красные угли.

– Что ты сделаешь со мной? ― слабо прошептала она.

– Уничтожу тебя.

И я бросил горящие угли в лицо девушке, которую любил и ненавидел как до Луны и обратно.

3

Я не знал, сколько просидел с ней, тупо смотря на бесчувственное тело, истерзанное, в крови, в грязном платье, с ожогами на лице. В Томиных волосах блестел уголек. Я вытряхнул его, потушил пальцами тлеющий локон. Ладонь задержалась на волосах, я провел по ним пальцами, перебрал гладкие, теплые, нежные пряди. В голове был вакуум. Я знал, что совершил зверство, и вот он, результат. Но я не ужасался. Я вообще ничего не испытывал, будто кто-то выкрутил до минимума все мои эмоции.

В конце концов я понял: что-то надо делать, пока не поздно. Я взял ее на руки и понес прочь. Нести пришлось долго, руки дрожали. Я все смотрел в ее лицо. Оно разгладилось, казалось умиротворенным. Последний год я совсем ее такой не видел. Вот бы унести ее куда-нибудь далеко отсюда… От всех проблем… В сказочное королевство, где у нее будет счастливая жизнь. Такое королевство, в которое мне будет закрыт вход.

В городе я положил Тому на лавочку у ближайшего дома, укрыл пиджаком. Спрятался подальше и дождался, когда ее, наконец, кто-нибудь обнаружит и забьет тревогу. И только тогда пошел домой.

Я приходил в себя постепенно. Казалось, разум безнадежно отстал от реальности и медленно догонял ее. И вроде бы в то утро я соображал и все запомнил, но на самом деле нет. По-настоящему я осознал то, что натворил, только через пару дней.

И тогда по венам, словно яд, растекся ужас.

* * *

Тома провела в больнице неделю, а затем вернулась домой. Я не пересекался с ней, видел лишь свет в окне ее комнаты.

Я был уверен, что после всего Тома наконец перестанет молчать. Я напряженно ждал, будто рядом тикала бомба, которая в любой момент могла рвануть. Я ждал кого угодно: Томиных родителей, полицию. Но никто не приходил. Тома… почему ты все еще молчишь? Неужели опять все стерпела… И все еще веришь в меня? Нет, не может быть…

Со второго этажа я часами наблюдал за ее окном, надеялся поймать там какое-то движение. Ну почему ты молчишь? Чего добиваешься? Эти вопросы сводили с ума.

Потом ко мне вдруг пришел Егор. Я ничего не рассказывал ему, но был уверен: моя совесть узнала обо всем сама, и вот она здесь. Открыв ему дверь, я сразу понял, что прав. Егор смотрел с безнадежной тоской, а еще ― с тревогой.