Ты убит, Стас Шутов

Я отпустил отца ― прямо там, в парке, на аттракционе «Башня», когда летел в свободном падении. Мне стало намного, намного легче, будто я сбросил тяжелый скафандр. Во мне что-то перевернулось. Пирамида жизненных правил и понятий, что хорошо, а что плохо, вдруг разрушилась, а на ее месте стала потихоньку выстраиваться совсем другая.

На чертовом колесе я посмотрел на город с высоты, но не увидел ни зданий, ни дорог, ни деревьев. С высоты я увидел все, что сделал с Томой. И ужаснулся.

Больше никакие проблемы не засоряли мой разум. И больше я не считал, что поступаю с ней правильно и она этого заслуживает. Именно тогда я впервые сравнил двенадцатилетнюю Тому с Янкой и понял, что в тот день у костра Тома действительно не могла осознать своих поступков из-за страха. Я будто весь год находился под каким-то наркотиком. И только теперь моя кровь наконец очистилась.

Люди сами превращают друг друга в монстров. Жестокость ― болезнь, передающаяся воздушно-капельным путем. А Круч однажды сказал, что насилие ― это как укус вампира. Круч превратил в чудовище меня, я собрался сделать монстром Тому. Но этого не случится. Я понимал, что должен прервать эту цепочку, пока она не стала длиннее.

Я отпустил отца. Оставалось лишь отпустить Тому.

2

Я шел по территории ресторана, где у нас проходил выпускной. Тропинка, выложенная желтой плиткой, напоминала о дороге из «Волшебника Изумрудного города». Я шел к беседке, незадолго до этого увидев, что Тома ушла сюда.

Вокруг цвели ароматные пионы. Пышные розовые головки заглядывали в беседку сквозь перегородки. Тома, сидящая в своем кукольном зеленом платьице в окружении цветов, походила на картинку с открытки. Я молча вошел, сел рядом. Она не вздрогнула, не убежала, вообще никак на меня не отреагировала. А мне захотелось обнять ее и сказать все, о чем я думал.

«Прости, Тома, что так тебя подвел. Я не оправдал твоих надежд: не смог стать тем мальчиком из детства, по которому ты так скучаешь. Я больше не хочу быть монстром. Я похороню свое чудовище и изменюсь. Ты была права, для меня еще не все потеряно. Я обязательно помирюсь с Егором, сегодня же, со мной будет мой бро, мой сверчок Джимини».

Вот о чем я думал, но сказал совсем другое: что отпускаю ее. Что заберу документы и уйду из школы, поступлю в какой-нибудь колледж в Москве. Мы больше не будем пересекаться. Она слушала. Ее взгляд был устремлен куда-то далеко. И вроде она глядела на цветы, но, казалось, на самом деле, смотрит сквозь них, сквозь деревья и дома, на что-то в километрах отсюда. Наконец она сказала, чтобы я ушел. А я на прощание ответил, что мне жаль.

Потом я сидел в углу ресторана и тихо напивался. Все танцевали, участвовали в дурацких конкурсах, но я ― нет. Было грустно осознавать, что сегодня мы с Томой станцевали свой последний танец.

Я увидел Егора. Он сидел в одиночестве, как и я, за другим концом стола. Решив составить ему компанию, я присел рядом. Егор сделал вид, что не заметил меня, но его выдали крепко сжатые губы.

– Как дела? Чего скучаешь? ― примирительно спросил я.

– Что… наскучила тебе твоя игрушка? ― холодно поинтересовался Егор, который, очевидно, заметил мое и Томино отсутствие. ― Уже закопал ее где-нибудь под клумбой?

– Я не мучил ее, ― тихо сказал я. ― И больше не стану.

Егор покачал головой.

– Не верю. ― Он упрямо избегал моего взгляда, смотрел в центр зала, где проводился очередной конкурс. Ученики разделились на две команды, каждый участник держал по большой картонной букве. Ведущий загадывал загадку, а команды должны были отгадать и выстроиться так, чтобы буквы сложились в ответ. Чья команда первая, та и победила.

– Веришь или нет, но это правда. Я отпустил Тому. Я заберу документы и уйду из школы. Вообще уеду отсюда и начну новую жизнь в другом месте.

– И там найдешь себе новую игрушку. ― Это был не вопрос, утверждение. Опять он бил меня по больному.

– Ты ведь говоришь несерьезно? ― поморщился я.

– Вполне серьезно. ― Он наконец посмотрел на меня. В эту минуту передо мной словно сидел чужой человек. ― Такие, как ты, не меняются, Шутов.

– Такие, как я? ― тихо повторил я.

– Садисты, ― отчеканил Егор. ― Психопаты. Те, у кого в крови заложено мучить других и причинять боль.

Его голос звучал глухо, бесцветно, спокойно ― но меня будто расстреливали в упор, каждым словом. Я задохнулся от возмущения и обиды.

– Ты знаешь, что я не такой, ― с огромным усилием заговорил я, стараясь сделать голос холодным. ― Ты знаешь правду. Ты знаешь, зачем я поступал так с Мицкевич. И только с ней. Знаешь, что я больше ни с кем не смогу так поступить.

Егор снова покачал головой.

– Я, похоже, совсем не знаю тебя, Стас. И… не хочу узнавать.

Меня захлестнула боль. Это что… предательство? Егор вот так, за минуту, обесценил все годы нашей дружбы?

– Не смей говорить мне такое! ― выпалил я. ― Ты знаешь меня лучше, чем все остальные и даже лучше, чем я сам! ― Помолчав, я добавил с мольбой: ― Это я, Егор. Это все еще я. Твой бро.

– Нет, больше нет. ― Его тон был все таким же ледяным.