Ты убит, Стас Шутов

– Я думал, ты все мне сказал там, в ресторане. ― Я прищурился. На самом деле я не знал, как вести себя, и потому просто напустил в голос побольше яда: ― Я пришиб сверчка Джимини, конец истории, бла-бла-бла…

– У сверчка поменялись планы. Он решил воскреснуть, ― мрачно сказал Егор.

Я впустил его и провел в свою комнату. За следующие минут пять никто из нас не сказал ни слова и, чтобы развеять тишину, я решил идиотски отшутиться:

– Ну что, жду нотаций на тему «А я же говорил».

– Не будет нотаций, Стас, ― покачал головой друг и просто спросил: ― Как ты?

Как я? Все эти дни мне хотелось выпрыгнуть из кожи: было невыносимо оставаться собой, зная, что я сделал. Я взял с пола тяжеленную железную гантель и протянул Егору.

– Убей меня этим, ― сказал я и спохватился: ― Хотя подожди. Я сейчас записку напишу, что ты не виноват и я тебя заставил. Это ведь поможет, да? Сможешь с одного удара? Или лучше нож принести?

Егор забрал гантель и аккуратно положил на пол. Я сел на кровать, уперся локтями в колени и закрыл руками лицо.

– Стас, ты удивишься, но за то, что произошло на мосту, я тебя не виню. Там, в ресторане, я сказал тебе неправду. Я… видел, что ты изменился.

Я недоумевал. Что значит, не винит? Куда делся мой сверчок Джимини?

– Кто тогда виноват? ― спросил я. ― Парни со своей наркотой?

– Нет, не они. Они просто недалекие. Хотели, как лучше.

– Кто же виноват, Егор?! ― Я не выдержал, повысил голос.

– Никто. Так бывает, Стас, и не нужно искать того, на кого можно повесить все дерьмо. Просто все сошлось неудачно. Парни со своей дурью, этот выпускной, твое настроение из-за того, что ты решил отпустить Тому… Да еще и твой сверчок так не вовремя решил устроить забастовку…

Последнее прозвучало виновато. Егор вздохнул и с усилием продолжил:

– Ей ужасно не повезло в этот раз. Но все могло быть гораздо, гораздо хуже. А так… Она жива, врачи ее подлатали, через пару дней будет как новенькая. И начнет новую жизнь. ― Егор подчеркнул: ― А ты, конечно, ей мешать не будешь. Так что не ищи во всем какие-то знаки, не хорони себя. Ты прошел через этот опыт, но больше не повторишь его.

Все это могло бы звучать обнадеживающе… вот только я знал Егора не хуже, чем он ― меня. И я ему не верил. Он знал, что я виноват, ― просто не хотел, чтобы я корил себя еще сильнее, волновался обо мне, пытался подбодрить ― и сейчас врал. Никакие звезды не сошлись неудачно. Я и только я один был виноват в том, что произошло с Томой. А Егор… Егор переступил через свои принципы. Ради меня.

Больше в тот день мы не о говорили о произошедшем. Мы пытались мечтать о будущем. Егор собирался остаться в школе, но теперь, узнав, что я намереваюсь уехать из города и поступить в какой-нибудь колледж, задумался, не присоединиться ли ко мне.

Он, уткнувшись в телефон, стал зачитывать названия и описания колледжей. Я все смотрел на него. Я не верил, что он здесь, рядом. А вдруг я отвернусь или просто моргну ― и Егор исчезнет, а мое примирение с ним окажется просто фантазией?

Но в конце концов мне пришлось моргнуть. И Егор не исчез.

* * *

Я редко выходил на улицу: почему-то казалось, что люди вокруг обо всем знают и смотрят на меня с осуждением. С самого выпускного я выползал из дома всего два раза, последний ― уже после Томиного возвращения домой.

Я ехал с тачкой выкидывать на помойку сломанные яблоневые сучья. У дома семьи Мицкевич я увидел Егорыча ― он собирал в кучу ветки. Увидев меня, он радостно помахал.

– Стас! Кидай сюда, в кучу!

Я смутился и потупил взгляд, пробормотал, что выкину сам.

– Да давай, давай, кидай, ― настаивал Егорыч. ― Я все жечь буду!

Я свалил в кучу ветки и собрался быстро сбежать. Но Егорыч уже завел беседу:

– Ох и вонючее кострище будет! Все соседи помянут меня добрым словом, ― он хихикнул. ― Ох, а какие костры вы с Тамаськой в детстве жгли, ух! И картошку жарили, и яблоки в августе. Карамелью пахло…

Он все ностальгировал, а у меня в горле словно застрял шарик для пинг-понга.

Из окна выглянула Томина бабушка.

– Стасик, подожди! Я маме твоей чеснок обещала, сейчас вынесу!

Ну вот, приехали. Только самой Томы и не хватало. Вскоре калитка открылась, и мне протянули пакет. ― На, тут оба сорта, они помечены. Любаша ― это вот с голубой резиночкой, ну, мама твоя разберется. Только передай ей, что я чеснок не замачиваю, а то она спрашивала.

Она смотрела на меня ласково, как на родного внука. Егорыч рядом, что-то насвистывая, ломал слишком длинные ветки. А я не находил себе места. Дышать было невозможно. Я не мог встретиться глазами с Томиными родными. Вдруг они прочтут правду по моему взгляду? Не поднимая глаз, я кивнул и поблагодарил их. Тяжело сглотнул. Невидимый шар для пинг-понга уже вырос до размеров теннисного мяча.

Везя домой пустую тачку, я осознал, что больше так не могу. Не могу прятаться.