Ты убит, Стас Шутов

Досудебные слушания проходили в разных местах. Кабинеты всегда похожие: унылые, старые, пыльные, под стать хозяевам. Все опечки сидели в линеечку за одним столом, а я ― перед ними будто на прослушивании. Чувствовал я себя ужасно.

Иногда нас с Яной опрашивали вместе, но чаще порознь. Меня допытывали обо всем: о доме, семье, друзьях, школе, конфликтах. Что я люблю, чем увлекаюсь. Даже до детства добрались и до случая у костра. Заявили, что виновата мама, не уберегла, не воспитала так, чтобы гулял только под дверью. Виданое дело, ребенку шататься по лесу?

Я бесился. Хотелось взять стул и запустить в опечек, наорать на них. Но надо было держать себя в руках. Как бы не сделать маме хуже.

Я так нервничал, что накануне этих слушаний обычно не мог заснуть. Боялся, как бы под давлением не сболтнуть лишнего. Я понимал, что могу восхвалять маму до небес, а они все равно все переврут. Что именно запишут в дело? Непонятно. А особенно я переживал за Янку несмотря на то, что мы много часов планировали речи на слушаниях и Янка знала, что и как говорить. Маленькая и бесхитростная, она могла неосознанно выдать то, что не нужно, главное, найти к ней подход. Еще больше бесило, что я не мог все контролировать и не знал истинное положение дел. Помимо нас опечки опрашивали учителей, соседей. Что именно те болтали, неизвестно.

А вдруг у отца есть козыри? Вдруг он что-то спланировал заранее? Например, давно снял на видео пьяную маму? На встречах с Янкой он запросто мог что-то выпытать у нее о домашней обстановке и записать все на диктофон. И чертов папарацци мог еще до того, как его поймали, часто ошиваться у нашего дома. Ведь до повестки мама выходила на улицу в далеко не всегда запахнутом шелковом халатике, с бокалом, нетрезвой походкой разгуливала по участку. Может, папа подговорил соседей выдать это? Или опять же ее успели заснять? Меня мутило от страха. Я сходил с ума от мучительного ожидания неизвестности. Что же решит суд?

Но в конце мая все перевернулось с ног на голову: папа вдруг отозвал заявление.

Мы недоумевали. Почему? Неужели совесть взыграла? Что-то я сомневался. Правда обрушилась на меня чуть позже, и отца она совсем не красила. Дело в том, что Алиса наконец-то забеременела. Мама узнала об этом из соцсетей: Алиса сообщила о предстоящем радостном событии в новом посте. Мама так не злилась даже после повестки. И я ее понимал: я окончательно убедился в том, что мы с Яной были для папы чем-то вроде глупых игр-таймкиллеров – поиграл, удалил, загрузил новые.

У отца не было к Янке никаких чувств. Вот почему он так легко отказался от нее, узнав о беременности Алисы. А вот Янка так глубоко поступки папы не анализировала. Она была ужасно рада: прыгая по дому, весело кричала о том, что остается с нами.

Мы решили, что теперь никакого суда не будет, даже отметили это в кофейне. Но мы поспешили: отозванное заявление не отменяло процесс. Если вдруг вскрывается, что кто-то из родителей представляет угрозу для ребенка, то уполномоченные по защите прав детей по закону обязаны довести дело до суда. Поэтому в июне суд все же состоялся.

Но как оказалось, никаких козырей у отца не было.

Сторона обвинения с серьезном видом рассказывала, как Янка один раз пришла в школу в разных туфлях, в другой ― в маминой полупрозрачной блузке и с накрашенными губами. Пару раз рассказала на уроке похабные стишки. А один раз назвала физрука гондоном. Янка мне об этом не говорила, и я был ужасно горд за сестру.

Растет девочка, моя школа!

Обо мне учителя рассказывали долго и со смаком, и судье даже приходилось прерывать их речь. Про маму же сторона обвинения пересказала мутные и путаные соседские сплетни безо всяких доказательств. В итоге мы выиграли суд и отправились отмечать это дело повторно, в парк аттракционов. По дороге мы сидели на заднем сидении маминой машины, песня «Не пара» Потапа и Насти Каменских стояла на повторе, и мы, пританцовывая сидя, хором пели:

Как ты не крути, но мы не пара, не пара,
Вот такая вот у нас запара, запара,
Как ты не крути, нам не по пути,
Мы с тобой не пара, прости.

Мама смотрела на нас в зеркало заднего вида и, улыбаясь, подпевала. Казалось, мы вновь стали семьей, а не как долгие месяцы ― сожителями, которые вынуждены делить один дом и фамилию, потому что так прописано в каких-то бумажках. Сейчас мы были самыми родными и близкими друг другу людьми. Людьми с одной общей душой.

Что потом? Родители продолжили желчно игнорировать друг друга. Мама еще долго поносила отца за то, что он так легко забыл старых детей. Отец возобновил общение с Яной, и, как и до судов, стал изредка приезжать за ней, чтобы забрать на выходные. Янка простила отца и ждала этих встреч. Ну а наше с ним общение, как и в старые времена, ограничивалось сухими кивками.