Тысяча Чертей пастора Хуусконена

Эту мысль Хуусконену высказывать не следовало. Теперь отношения с местными охладели окончательно: монахи перестали метать копье, и на острове поговаривали даже, что сумасшедшего финского пастора следует прогнать отсюда вместе с его медведем. А некоторые негодяи даже придерживались мнения, что этого недостаточно. Хуусконена надо убить, а с медведя содрать шкуру. В Мурманске ее можно было бы продать норвежцам или финнам. Островитяне предполагали, что у Хуусконена много денег: по слухам, он продал в Мурманске машину, прежде чем прибыть на Соловки. Дух из него выбить – и всё!

Шел март. В это время годовой договор Тани Михайловой как радистки телеграфа истек, и она не осмелилась его обновить, поскольку ее тоже начали считать странной, ведь она связалась с безумным финским священником.

Белое море еще было покрыто льдом. Таня предложила разбудить Черта: может, он выспался, все-таки март наступил. Они сбежали бы, не привлекая внимания, по льду на материк. Если остаться ждать естественного пробуждения медведя, то корка льда на море успеет растаять, а когда прибудет первый корабль, готовый взять Хуусконена и Черта с собой, совершенно непонятно.

– У меня ощущение, что здесь теперь очень опасно оставаться, – оценила обстановку Таня.

На самом деле Хуусконену уже надоели и Соловки, и Россия вообще. Начались приготовления: Таня собрала свои немногочисленные пожитки, Хуусконен – свои, всё погрузили на большие санки, которые немного напоминали финские розвальни былых времен. Таня сложила распечатанные за зиму принтером гармошки в папку. Наконец, как-то вечером, когда приготовления завершились, Таня и Оскари отправились по дороге к Секирной горе будить Черта. Медведь еще спал в берлоге крепким сном и не хотел встречать новую весну. Хуусконен разгреб лопатой снег со входа и забрался внутрь, но ему тут же пришлось отступить – зверь глухо рычал и больше не узнавал хозяина. Тогда Хуусконен принялся тыкать лыжной палкой в отверстие берлоги. Черт ворчал внутри, но наружу не выходил. Таня и Оскари звали его по имени, но тщетно.

– Это уже даже не черт, а тысяча чертей! – извелся Хуусконен и, злой, снова забрался в берлогу. Оттуда пастору пришлось поспешно убраться: медведь вышвырнул его из берлоги и бросился за ним вслед. Он изрядно потрепал Хуусконена и, оскалив зубы, заревел страшным голосом. Таня поспешила на помощь: она встала между косолапым и его хозяином и начала дергать медведя за уши и вопить – с этого момента его стали называть Тысяча Чертей. И вдруг медведь будто очнулся, окончательно пробудился от зимней спячки; он узнал Оскари и Таню и снова стал совершенно покладистым. Он испытывал жгучий стыд за свое поведение, облизывал лицо то Оскари, то Тани и пытался вилять хвостом, но в медвежьем хвосте, как-никак, всего пядь, да и та почти полностью скрыта густым мехом.

– Он сначала меня не узнал, – объяснил Хуусконен, пока Таня отряхивала снег с его одежды.

Они прицепили на Тысячу Чертей ошейник и отправились в путь. Санки, на которых лежало несколько чемоданов и других необходимых при переезде вещей, в том числе Танина швейная машинка и утюг Тысячи Чертей, стояли на льду у берега. С наступлением сумерек Хуусконен потащил санки. Таня вела медведя. Ориентируясь по компасу, они взяли курс на запад. До города Кемь, что на материке, от этого места было добрых пятьдесят километров. Небо уже потемнело, никем не замеченная процессия отделилась от Большого Соловецкого острова-монастыря и тюрьмы. Вслед не залаяла ни одна собака, треска автоматического оружия тоже не послышалось.

Пастор Оскари Хуусконен произнес серьезным голосом волнующие строки 7-го псалма:

Господи, Боже мой! На Тебя уповаю; спаси меня от всех гонящих меня и избавь меня, да не похитит враг, как лев, душу мою, когда нет ни избавляющего, ни спасающего.

Лед еще был крепкий, на нем лежал уплотненный зимними бурями снег. Погода стояла отличная, Хуусконену легко удавалось тянуть сани. Впереди шагала Таня с длинным шестом в руке, которым она время от времени проверяла прочность льда. Следом за Таней плелся сонный и немного хмурый Тысяча Чертей. Под утро они набрели на зону торосов, и продвижение затруднилось. Бури ранней зимы разметали полуметровый лед. Он сбился в высокие груды, превращенные январскими морозами в твердые, как камень, ледяные валы. Хуусконен тащил сани по зоне торосов изо всех сил, но двигались они безнадежно медленно. Всего десять километров отделяло теперь путников от материка, но в темноте ночи переход торосов казался невозможным. Компания решила остаться в укрытии ледяных груд – передохнуть и дождаться утра.