Тысяча эпох. Искупление

Вернулось чувство горечи, о котором Лун Ань успел забыть за этот день рядом с Ван Цином и его матерью. Он опустил взгляд на свои руки и отпил чай.

Ван Цин сказал, что сможет отказаться от дела, которое так любил, и заняться чем-то еще, сказал, что для него это не будет проблемой. Но так ли это? Останутся ли в нем тот свет, та яркость, которые сейчас можно так легко заметить и в его видео, и при личном общении? В первые дни знакомства Лун Ань не понимал этого человека, не знал, как вести себя с ним, раздражался на его несерьезное отношение к эксперименту, за который нес ответственность. Это чувство исчезло так же внезапно, как появилось. В какой же момент? Когда Ван Цин обнял совершенно незнакомого ребенка на площадке пятого павильона, чтобы утешить его? Когда они играли в прятки, и он забавно злился, что Лун Ань вместо этого читает детские книжки в гримерной? Едва он появлялся рядом, пространство вокруг становилось ярче, приходило в движение, как опавшие осенние листья под порывом игривого ветра. Лун Ань всегда держался подальше от шумных и легкомысленных людей, считая их глупцами. Но Ван Цин был естественным, настоящим. Он прав – Го Юн не заслуживал таких тяжелых воспоминаний и жестокого обращения. Однако Лун Ань не мог мысленно не добавлять к этому и то, что Ван Цин тоже не заслуживал, чтобы люди осуждали его, смешивали с грязью и рушили то, во что он вкладывался, чем он так горел. Разве это справедливо?

– Лун Ань.

Лун Ань выдохнул, когда из потока мыслей его выдернул тихий голос Ван Цина. Тот, отставив свою чашку, повернулся к нему, положив руку на край дивана и устроив на предплечье подбородок. Его пальцы касались колена.

– Перестань думать об этом. Ты не обязан решать мои проблемы. Я справлюсь.

– Я уже говорил тебе: ты не должен делать это один, – сказал Лун Ань.

– Да, – улыбнулся Ван Цин. – И ты сегодня здесь. Давай что-нибудь посмотрим? У мамы просто убийственный чай, – он зевнул и встряхнул головой. – Я что-то засыпаю, надо взбодриться.

Он дотянулся до столика сбоку от дивана и стащил с него пульт от телевизора. От включенного экрана гостиную озарил белый свет, и Ван Цин забавно прищурился от яркости.

– Мама вчера начала смотреть какую-то дораму. Скука ужасная, но ты же любишь скучные вещи? – усмехнулся он, покосившись на Лун Аня.

Лун Ань хотел дать ему место рядом на диване, но Ван Цин только вопросительно вскинул брови, увидев, что он собирается отодвинуться.

– Тебе неудобно на полу, – объяснил Лун Ань.

– Как раз очень даже удобно! – возразил Ван Цин, стаскивая с дивана маленькую подушку, чтобы устроить на ней голову. – Я всегда здесь сижу. Мама тоже не понимает, чем пол лучше, но мне на диване слишком мягко и жарко. Попробую въехать в эту дораму, я вчера что-то так задумался, что ничего не понял. Тут что-то про бессмертную девчонку, которая совершила проступок, и ее отправили жить жизнью обычного человека, чтобы искупить свою вину.

Лун Ань бросил взгляд на экран, где всех персонажей показывали в традиционных ханьфу. Он не любил костюмированные дорамы, да и вообще редко находил время на просмотр чего-либо, но сейчас это почему-то не казалось чем-то важным. Он отставил свою чашку на столик и встал с дивана, в следующее мгновение опустившись рядом с Ван Цином на пол.

– Ты чего? – удивленно спросил тот.

– Ты сказал, что здесь удобнее.

Ван Цин рассмеялся и выдернул из-под головы подушку, придвигая ее по краю дивана ближе к Лун Аню и снова переводя взгляд на экран.

– Тогда устраивайся. Как думаешь, жизнь обычного человека действительно так плоха, что бессмертные используют ее в качестве наказания за какие-то грехи? Смотри, они там просто в ужасе.

За окном продолжал лить крупными каплями дождь. Этот звук и тепло Ван Цина совсем рядом успокаивали и убаюкивали. Пахло деревом, влагой и травяным чаем. Лун Ань пытался вникнуть в сюжет дорамы, но не мог сосредоточиться на ней. Ван Цин сполз чуть ниже и положил голову на диванную подушку. Лун Ань осторожно поправил ее, чтобы ему было удобнее, и сам не заметил, как заснул.

* * *

Воздух пропитался тяжелым запахом крови и жженой плоти. Поднявшийся ветер утягивал за собой крупные хлопья черного пепла и сухую пыль.

Никого не осталось. Он шел мимо сожженных построек, мимо человеческих тел и напуганных лошадей, которые метались из стороны в сторону без седоков.

– Учитель! – надсадно кашляя, прохрипел он. – Кто-нибудь!

Никто не отзывался, вокруг была звенящая, пустая тишина.

Перед глазами все размывалось, их нещадно жгло и щипало от гари и слез. Дышать получалось лишь урывками, и каждый глоток воздуха заставлял легкие сжиматься и болеть.

Картинки смазывались и неслись на огромной скорости, при этом все чувства, все ощущения были явными и живыми: боль в груди, ярость, надсадно бьющееся сердце, за которым сложно было расслышать иные звуки, страх за своих близких, горе из-за разрушенного поселения, которое стерли в пыль. Это был их духовный дом, и теперь враги пришли к его стенам, чтобы уничтожить.