Тысяча и одна ночь. В 12 томах

При этих словах жены своей купец Абд эль-Рахман задумался, а потом поднял голову и ответил:

— О дочь моего дяди, разумеется! Никто не может уйти от судьбы своей! Но ты ведь знаешь, что я держал детей взаперти только потому, что боялся дурного глаза! Зачем же упрекать меня за мою осторожность и забывать о моих заботах?

Она же сказала:

— Прочь от нас, лукавый, злокозненный! Молись пророку, о шейх!

Он же ответил:

— Благословение Аллаха да пребудет над ним и всеми его близкими!

А она продолжала:

— А теперь возложи свое упование на Аллаха, и Он сумеет охранить наше дитя от дурных влияний и дурного глаза. К тому же вот и тюрбан из белого мосульского шелка, который я приготовила для Камара и в который я зашила серебряный футляр со священными стихами, предохраняющими от всякого зла. Поэтому ты без всякого страха можешь увести сегодня Камара на базар и показать ему лавку отца его.

И, не дожидаясь согласия мужа, она пошла за юношей, которого уже успели нарядить в его лучшие одежды, и привела его и поставила между рук отца, сердце которого возликовало при виде сына; и прошептал он:

— Машаллах![4] Имя Аллаха над тобою и вокруг тебя, йа Камар!

Потом, поддавшись уговорам жены, он встал, взял сына за руку и вышел вместе с ним.

В эту минуту Шахерезада заметила, что брезжит рассвет, и со свойственной ей скромностью умолкла.

А когда наступила

СЕМЬСОТ ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И поддавшись уговорам жены, он встал, взял сына за руку и вышел вместе с ним.

И как только они переступили порог своего дома и сделали несколько шагов по улице, тотчас же обступили их прохожие, останавливавшиеся на их пути, смущенные до чрезвычайности красотой юноши. При входе же на базар и не то еще было! Здесь прохожие столпились, и одни подходили поцеловать руку у Камара после приветствий его отцу, а другие восклицали:

— Йа Аллах! Солнце взошло вторично сегодня утром! Молодой месяц Рамадана засиял над созданиями Аллаха! Над базаром засветило новолуние!

И такие восклицания сыпались со всех сторон, все восхищались и желали юноше всего хорошего, толпясь вокруг него. Отец с трудом сдерживал гнев свой и смущение, кричал и отвечал грубостями, но на это не обращали внимания, предаваясь созерцанию необыкновенного красавца, вступавшего на базар в этот благословенный день.

И оправдывали они стихотворца, применяя к себе такие стихи:

Господь, Ты создал красоту, чтоб разум
У нас отнять, и Ты сказал: «Страшитесь
Вы порицанья Моего, о люди!»
Господь, источник всякой красоты,
Прекрасное Ты любишь Сам во всем,
Так как же мы, Твои созданья, можем
Не преклоняться перед красотой
Или свои желанья подавлять
Пред всем, что мило и прекрасно?!

Когда купец Абд эль-Рахман увидел себя окруженным тесными рядами мужчин и женщин, стоявших неподвижно и созерцавших его дитя, он пришел в большое затруднение и в душе своей стал проклинать жену и осыпать ее мысленно теми бранными словами, которыми желал бы осыпать этих несносных людей, вымещая на них свою досаду.

Наконец, видя, что убеждение на них не действует, он растолкал толпу и поспешил к своей лавке, которую отпер тотчас же, посадив Камара так, чтобы прохожие могли видеть его лишь издалека. И весь базар стал толпиться у лавки; и скопище именитых и простых людей с часу на час росло и увеличивалось: те, кто видел, желали посмотреть еще раз, а кто не видел, изо всех сил старались увидеть хоть что-нибудь.

^{Все восхищались и желали юноше всего хорошего, толпясь вокруг него. Отец с трудом сдерживал гнев свой и смущение.}

И вот тем временем к лавке подошел дервиш с восторженным взглядом, и как только заметил он красавца Камара, сидящего рядом с отцом своим, сейчас же остановился, глубоко вздыхая, и чрезвычайно взволнованным голосом произнес такие стихи:

И вижу я: на дереве шафрана
Качается тихонько ветка бана,
На ней луна сияет Рамадана,
И говорю я: «Как тебя зовут?»
«Жемчужиной», — в ответ я слышу.
Я говорю: «Приди, приди ко мне!»
«О нет, о нет», — она мне отвечает.

Затем старый дервиш, поглаживая бороду, седую и длинную, подошел к лавке между рядами присутствующих, сторонившихся перед ним из уважения к его старости. И взглянул он на юношу глазами, полными слез, и предложил ему ветку сладкого базилика.

Потом он сел на скамью, поближе к юноше. И, видя его в таком состоянии, можно было, без сомнения, сказать словами поэта: