Тысяча и одна ночь. В 12 томах

— Испытание тяжело, о госпожа моя, и я могу умереть, слушая, как твой отец поносит тебя. Но Аллах даст мне необходимые силы и бодрость духа! — Потом я прибавил: — Когда же могу я предстать между рук достопочтенного шейх-уль-ислама, отца твоего, чтобы сделать ему мое предложение?

И она отвечала мне:

— Непременно завтра же утром.

И при этих словах она встала и покинула меня в сопровождении молодых девушек, рабынь своих, простившись со мною улыбкой. И душа моя последовала по следам ее и прилепилась к ногам ее, тогда как я оставался в моей лавке жертвой невыносимых мук ожидания и страсти.

И вот на следующий день в назначенное время я не преминул отправиться к дому шейх-уль-ислама, у которого я попросил аудиенции, приказав передать ему, что у меня есть к нему неотложное дело чрезвычайной важности. И он без проволочек принял меня, осмотрительно вернул мне мое приветствие и пригласил сесть. И я заметил, что это был старец почтенного вида, с совершенно белой бородой, с полной благородства и величия осанкой, но в то же время в лице его и в глазах его виднелась безнадежная печаль и неутешная скорбь.

И я подумал: «Совершенно верно! Он страдает галлюцинацией безобразного. Да защитит его Аллах!»

Потом, сев только после второго приглашения из снисхождения и уважения к его возрасту и его высокому положению, я вновь повторил мои приветствия и поклоны, и повторил их в третий раз, каждый раз поднимаясь. И, выказав ему таким образом мою благовоспитанность и знание общественных приличий, я сел снова, но только на самый край кресла, и принялся ждать, чтобы он первый начал разговор и спросил меня о сущности моего дела.

И после того как дежурный ага[20] предложил нам по обычаю прохладительные напитки, и после того как шейх-уль-ислам перекинулся со мною несколькими незначительными словами о жаре и засухе, он сказал мне:

— О купец такой-то, чем же я могу быть тебе полезен?

И я отвечал:

— О господин мой, я предстал между рук твоих умолять тебя и ходатайствовать пред тобою по поводу госпожи, скрывающейся за занавесями целомудрия в почтенном доме твоем, жемчужины, запечатанной печатью сохранности, цветка, сокрытого в чашечке скромности, высокой дочери твоей, знаменитой девы, с которой я, недостойный, желаю соединиться законными узами и установленным договором.

При этих словах я увидел, что лицо почтенного старца потемнело, потом пожелтело и чело его печально склонилось к земле. И он оставался некоторое время погруженным в тяжелые мысли о дочери своей, без сомнения. Потом он медленно поднял голову и сказал мне с бесконечной печалью в голосе:

— Да сохранит Аллах твою молодость и да осенит тебя навсегда благодатью Своей, о сын мой! Но дочь моя, которая живет в доме моем за занавесями целомудрия, безнадежна. И из этого ничего нельзя сделать, и из этого ничего нельзя извлечь. Потому что…

Но я, о господин мой султан, я вдруг прервал его, вскрикнув:

— Я доволен! Я доволен!

И почтенный старец сказал мне:

— Да прольет на тебя Аллах благодеяния Свои, о сын мой! Но моя дочь не соответствует такому прекрасному человеку, как ты, полному приятных достоинств, силы и здоровья, ибо она несчастная калека, рождена матерью до срока вследствие пожара. И она настолько же безобразна и отвратительна, насколько ты хорош и привлекателен. И так как необходимо, чтобы ты был поставлен в известность относительно причин, вынуждающих меня отклонить твое предложение, я могу, если только ты этого желаешь, описать тебе ее, ибо страх перед Аллахом жив в сердце моем и я не могу вводить тебя в заблуждение.

Но я воскликнул:

— Я беру ее со всеми ее недостатками, и я доволен, совершенно доволен!

Но он сказал мне:

— Ах, сын мой, не обязывай отца, который дорожит достоинством своих близких, говорить о дочери своей в оскорбительных для нее выражениях. Но твоя настойчивость вынуждает меня сказать тебе, что, вступая в брак с моей дочерью, ты вступаешь в брак с самым страшным чудовищем настоящего времени. Ибо это создание, один вид которого…

Но я, избегая страшного перечисление ужасов, которыми он собирался поразить слух мой, прервал его и воскликнул с выражением, в которое я вложил всю душу мою и все желание мое:

— Я доволен! Я доволен! — И я прибавил: — Аллах над тобой, о отец мой, избавь себя от боли говорить о твоей почтенной дочери в оскорбительных выражениях, ибо, что бы ты ни сказал мне и сколько бы ни было отталкивающего в том описании, которое ты можешь мне сделать, я буду настаивать на браке, потому что у меня особенное влечение ко всяким ужасам того рода, какими страдает дочь твоя, и, повторяю тебе, я принимаю ее такою, какая она есть, и я доволен, доволен, доволен!

Когда шейх-уль-ислам услышал, что я говорю таким образом, и когда он понял, что мое решение непоколебимо и мое желание неизменно, он всплеснул руками от неожиданности и удивления, и сказал мне: