Тысяча и одна ночь. В 12 томах

— Что бы я ни сделал, я знаю, что не смогу отблагодарить тебя за твою доброту к моему сыну. Но мы надеемся, что ты наконец согласишься разделить с нами хлеб и соль нашего гостеприимства!

Но Хаг Гуссейн отвечал:

— Клянусь Аллахом, о господин мой, твое гостеприимство поистине великое гостеприимство, но как я могу принять его, когда я давно уже дал обет не касаться еды, сдобренной солью, и давно не отведывал этой приправы?!

И Али-Баба отвечал:

— Это не важно, о благословенный Хаг, мне только стоит сказать одно слово на кухне — и все будет приготовлено без соли или чего-либо подобного.

И он так настаивал, что принудил купца войти в дом свой. И он тотчас же побежал предупредить Моргану, чтобы она не примешивала к блюдам соль и чтобы она на этот раз нарочно приготовила все блюда, все начинки и все печенья без этой обыкновенной приправы. И Моргана, крайне пораженная таким отвращением нового гостя к соли, не знала, чему приписать столь необыкновенный вкус, и принялась раздумывать над этим обстоятельством. Впрочем, она тотчас повидалась с кухаркой-негритянкой и передала ей странное приказание их господина Али-Бабы.

Когда все блюда были готовы, Моргана уставила их на подносы и с помощью раба Абдаллаха внесла их в приемную залу. И так как по природе своей она была крайне любопытна, она не преминула бросать время от времени взгляды на гостя, не любящего соли. И когда трапеза была окончена, Моргана вышла, чтобы предоставить своему господину Али-Бабе свободно вступить в беседу со своим гостем.

И вот по истечении некоторого времени молодая девушка опять вошла в залу. И совершенно неожиданно для Али-Бабы она была одета танцовщицей, и на лбу у нее была диадема из золотых цехинов, а на шее — янтарное ожерелье, и стан ее был охвачен поясом из золотых колец, и на руках и ногах у нее были золотые браслеты с погремушками. И на поясе у нее висел по обычаю танцовщиц кинжал с рукояткой из нефрита и с длинным клинком, отточенным и остроконечным, служащим обыкновенно для мимических фигур танца. И ее глаза влюбленной газели, и без того большие и блестящие, были еще резко подведены и удлинены черной краской до самых висков, тогда как брови ее были грозно соединены над переносицей. И вот, убранная и наряженная таким образом, она, держась совершенно прямо, приблизилась размеренным шагом, грудью вперед к господину своему Али-Бабе. И за ней вошел молодой раб Абдаллах, держа в своей левой руке бубен с металлическими погремушками, в который он ударял мерно, но очень медленно, в такт шагам танцовщицы. И, представ перед своим господином, Моргана грациозно наклонилась, и, не дав ему времени прийти в себя от изумления, в которое повергло его неожиданное ее появление, она повернулась к юному Абдаллаху и сделала ему легкий знак бровями своими. И тотчас же ритм начал ускоряться, приобретая все большую выразительность, и Моргана, скользя, как птица, начала танцевать.

И она танцевала на все лады неутомимо и исполнила всевозможные фигуры, которые танцовщицы по ремеслу не исполняют даже во дворцах царей. И она танцевала так, как мог только танцевать перед мрачным от скорби Талутом пастух Дауд[49].

^{Она танцевала на все лады неутомимо и исполнила всевозможные фигуры, которые танцовщицы по ремеслу не исполняют даже во дворцах царей.}

И она танцевала танец с шарфом, и танец с платком, и танец с палкой. И она танцевала танцы еврейские, и танцы греческие, и эфиопские, и персидские, и бедуинские с легкостью столь несравненной, что, конечно, одна только царица Балкис[50], возлюбленная Сулеймана, могла танцевать подобно ей.

И когда она протанцевала все эти танцы, когда сердце ее господина, и сердце сына ее господина, и сердце купца, гостя ее господина, были прикованы к ее шагам и глаза их были порабощены гибкостью ее тела, она начала танцевать извилистый танец с кинжалом. И она вдруг выдернула золоченое оружие из серебряных ножен и, волнуя всех своей грацией и своими позами, под ускоренный ритм бубна ринулась вперед, угрожая кинжалом, стройная, гибкая, пылкая, резкая и дикая, с горящими глазами, приподнимаясь словно на невидимых крыльях, и она то угрожала своим кинжалом каким-то невидимым врагам в воздухе, то оборачивала его острием к своей прекрасной девической груди. И присутствующие при этом издавали крик ужаса, настолько казалось им близким к сердцу танцовщицы смертоносное острие. Затем мало-помалу ритм становился все медленнее и медленнее, удары в бубен все затихали и затихали, пока наконец звонкая кожа не умолкла совершенно. И Моргана, грудь которой поднималась, как морская волна, остановилась.