Тысяча огней

Первое из них — ужасающая нищета многих народов, а значит, и новых государств. Европейские державы ни разу не попытались всерьез бороться с этой удручающей нищетой. Второе — вековое невежество и широко распространенная неграмотность, которые мешают формированию руководящих национальных кадров. Наконец, третье — это духовное смятение, разброд и распри между бесконечными сектами, племенами, этническими группами, политическими партиями. Это приводит к тому, что внутри государств и даже отдельных провинций складывается причудливая мозаика сложнейших взаимоотношений, препятствующих формированию национального и классового самосознания.

Четвертая трудность прямое следствие трех вышеперечисленных. Даже частичное разрешение хотя бы одной из проблем, без одновременного решения двух других не только не улучшает, но даже ухудшает положение. К примеру, в бывшем Бельгийском Конго французскими и другими католиками был основан университет Лованиум; он развернул широкую просветительскую деятельность во всей Африке, но я не уверен, поможет ли это разрешению сложнейших проблем Конго.

Какое-то число студентов закончит университет; но в условиях, когда нищета и невежество народных масс остались почти прежними, выпускникам университета трудно будет найти применение своим знаниям. Что будут делать будущие конголезские адвокаты? На какие деньги будущие врачи-конголезцы построят больницы? Где найдут работу будущие инженеры? К кому смогут обратиться будущие профсоюзные работники, если народ все еще будет верить колдунам? [43]

Драма в Пото-Пото

Для возвращения в Европу после длительного пребывания в Конго (Браззавиль), особенно в глубинных районах, нужно получить справку от Института Пастера, удостоверяющую, что осмотренный врачом и прошедший все исследования пациент не болен сонной болезнью.

Каждый раз, когда наступало время отъезда, я отправлялся в Браззавиль к одному и тому же врачу, чтобы сдать анализ крови. Это стало как бы традиционным визитом, и всякий раз мы с ним беседовали на одну и ту же тему.

Широкая асфальтированная дорога, пересекая город, вьется по склонам холмов и вплотную подступает к большим современным зданиям, утопающим в зелени садов и парков. С самых высоких холмов можно различить желтые воды Конго.

Над рекой почти всегда висит густой туман, не позволяя разглядеть Леопольдвиль,[44] раскинувшийся на противоположном берегу. Миновав новые кварталы, такси несется по улицам Пото-Пото, туземной части Браззавиля. Шумными эти улицы бывают только ночью. Утром и днем вы редко встретите на них прохожих, кажется, будто все еще спят.

— Сейчас в Пото-Пото живет сорок тысяч человек, — сказал мне в 1954 году мой знакомый врач, беря у меня кровь на очередной анализ. — Негры приходят сюда из лесов и саванны и остаются, околдованные современным городом. На каждой улице есть колонки, в любую часть города можно добраться на автобусе или машине. Но вокруг квартала лес, а неподалеку — река Конго, так что им кажется, будто они не очень далеко от родных мест.

— Ну и как, хорошо им здесь? — спросил я.

— Не знаю, пока рано делать выводы.

Когда я вновь встретился с ним через четыре года, число жителей туземного квартала удвоилось — с сорока тысяч выросло до восьмидесяти.

— А теперь, в 1964 году, их уже сто тысяч, — сказал мне доктор.

— Большие перемены произошли?

Доктор Б. молча посмотрел на меня, потом снова стал промывать шприц. Те же уверенные движения, тот же шум и свет за окнами словно подтверждали, что пролетевшие годы не в счет и каждая новая встреча — это продолжение прерванной на минуту беседы. Беседы довольно оригинальной и необычной. Если, скажем, доктор был не готов немедля ответить на мой вопрос, он переводил разговор на другую тему, и это означало, что продолжение отложено до будущей встречи. Но на мой последний вопрос он ответил встречным вопросом.

— Помнишь Габриэля, санитара, который подписывал и вручал тебе справку?

— Конечно, помню.

Я заранее приготовил ему подарок — пачку сигарет «Тюрмак руж», которые он особенно любил. За это Габриэль не заставлял меня ждать справку целых два дня.

— Так вот, ты его больше не увидишь. Он умер несколько месяцев назад, — сказал доктор, вонзая мне иглу в руку. Как обычно, он говорил неторопливо и тихо.

— Габриэль пятнадцать лет был моим санитаром, — продолжал он, — и все эти годы постоянно соприкасался с нашей «цивилизацией». Две недели он не являлся на работу; пришла его жена и сказала, что Габриэлю очень плохо. У него высокая температура, он бредит. Вместе с другим врачом мы отправились к нему домой, в небольшой жестяной барак.