Тысяча осеней Якоба де Зута

– История должна развиваться, – наставительно изрекает мастер Тимэи, – а средство к развитию – всяческие несчастья. Полное довольство ведет к застою. И потому в историю барышни Норико для сестры Хацунэ мы добавим семена умеренных бедствий. Влюбленные пташки должны страдать. То ли от внешних причин – ограбления, пожара, болезни, – а еще лучше – из-за собственной слабохарактерности. Может, молодому Синго наскучит неизменная преданность жены, или Норико своей ревностью к новой служанке доведет Синго до того, что он и впрямь залезет на эту девицу. Приемы мастерства, понимаешь? Рассказчики – не жрецы, которые общаются с потусторонним миром, они ремесленники, вроде тех, что пекут пампушки, только дело у них идет медленнее. Итак, за работу, милый юноша, пока в светильнике не закончилось масло…

Орито бесшумной тенью скользит по коридору к покоям мастера Гэнму, держась поближе к стене в надежде, что здесь половицы не так скрипят. У двери она прислушивается, затаив дыхание, но ничего не слышит. Приоткрывает дверь на щелочку…

В комнате пусто и темно. Черные прямоугольники в каждой стене обозначают двери.

На полу посреди комнаты лежит что-то, похожее на груду тряпья.

Орито сует в нее руку и натыкается на теплую человеческую ступню.

У Орито чуть не останавливается сердце. Ступня отдергивается. Кто-то ворочается под одеялом.

Мастер Гэнму бормочет сквозь сон:

– Лежи тихо, Мабороси, а не то…

Он не заканчивает угрозу.

Орито замирает, сидя на корточках, не смея дышать и уж тем более спасаться бегством.

Стеганый холмик – послушник Мабороси – чуть-чуть шевелится, коротко всхрапывая.

Орито еще какое-то время не позволяет себе надеяться, что монахи не проснулись.

Отсчитав десять долгих вдохов, она крадется к следующей двери.

Ей кажется, что звук отодвигаемой двери подобен грохоту землетрясения…

Богиня в свете большой жертвенной свечи, вырезанная из серебристой с чуть заметными крапинками древесины, смотрит на незваную гостью с высоты пьедестала в центре маленькой, роскошно убранной алтарной комнаты. Богиня улыбается. «Не смотри ей в глаза, – нашептывает инстинкт, – иначе она тебя узнает». На одной стене развешаны черные рясы с кроваво-красными шелковыми шнурами; другие стены оклеены бумагой, как в богатых голландских домах, а циновки на полу новые, еще пахнут смолой. Справа и слева от двери в дальней стене нарисованы тушью большие иероглифы. Начертаны они вполне отчетливо, но Орито напрасно всматривается при свете свечи – смысл ускользает. Знакомые знаки изображены в непривычных сочетаниях.

Она ставит свечу на место и открывает дверь в Северный двор.

Богиня с облупившейся краской смотрит на изумленную гостью из центра убогой алтарной комнаты. Орито плохо понимает, где эта комната помещается. Может, здесь и Северного двора-то нет? Она оглядывается назад, на спину и затылок Богини. Та Богиня, что впереди, освещена молитвенной свечой. По сравнению с первой комнатой она постарела, и улыбки нет на губах. «Все равно, не смотри ей в глаза», – приказывает все тот же инстинкт. Чувствуются застарелые запахи соломы, животных и людей. Дощатые стены и полы, как у не слишком зажиточных крестьян. На дальней стене по обеим сторонам от двери – еще сто восемь иероглифов, теперь уже на двенадцати тронутых плесенью свитках. И вновь знаки ускользают от понимания. «Да какая разница! – одергивает себя Орито. – Вперед!»

Она открывает дверь – теперь уж точно на Северный двор…

Богиня в центре третьей алтарной комнаты наполовину сгнила; ее и сравнить невозможно со статуей в Алтарном зале Сестринского дома. Лицо – как у сифилитика в последней стадии, когда лечение ртутью уже не помогает. Одна рука валяется на полу, и при свете сальной свечи видно, как из дыры в черепе статуи выглядывает таракан, шевеля усами. Стены из бамбука и глины, пол соломенный, в воздухе висит сладковатый запах навоза: в целом похоже на хижину самого бедного крестьянина. Орито приходит в голову, что комнаты вырублены прямо в толще Лысого пика; или, может, это были пещеры, а вокруг них за долгие столетия вырос монастырь. «Еще лучше, – думает Орито, – если это – потайной ход, остался в храме от воинственного прошлого». Дальняя стена покрыта какой-то коркой, – возможно, это кровь животных, смешанная с землей, – и на ней побелкой намалеваны все те же нечитаемые знаки. Орито поворачивает криво прибитую щеколду, молясь, чтобы ее догадка оказалась верна…

Холод и мрак словно остались с тех времен, когда не было еще ни людей, ни огня.

Потайной ход высотой в человеческий рост и такой ширины, что, вытянув руки в стороны, можно коснуться стен.

Орито возвращается в последнюю комнату за свечой. Свече осталось гореть около часа.

Осторожно, шажок за шажком, Орито продвигается по туннелю.

«У тебя над головой Лысый пик, – дразнится Страх. – Давит на тебя, давит, давит»…

Деревянные сандалии щелкают по полу: щелк, щелк. Дыхание вырывается со свистом. Если не считать этих звуков, здесь полная тишина.

Тусклый свет свечи все-таки лучше, чем ничего.

На миг Орито замирает. Пламя не колышется: «Нет сквозняка».