Тысяча осеней Якоба де Зута

– Ах да! Мы нашли при вас очаровательные письма, но не обнаружили некоего футляра из древесины кизила. Я не стану вас обманывать, уверяя, будто вы можете облегчить свою участь: ваша смерть была предопределена с того мгновения, когда старуха-травница постучалась в ваши ворота. Но вы можете спасти дом семьи Огава от пожара, который сожжет его дотла в Шестом месяце сего года. Что скажете?

– Сегодня Огаве Мимасаку доставили два письма, – лжет Удзаэмон. – Одно – об удалении моего имени из регистрационных записей семьи Огава. Второе – о разводе с моей женой. Зачем разрушать дом, который никак со мной не связан?

– Просто назло. Отдайте мне свиток, или умрете, зная, что они тоже умрут.

– Скажите, почему вы так торопились похитить дочь доктора Аибагавы?

Эномото снисходит до ответа:

– Я боялся, что могу ее потерять. Благодаря любезности вашего коллеги Кобаяси мне в руки попал листок из альбома одного голландца. Он у меня с собой.

Эномото разворачивает лист европейской бумаги и показывает его Удзаэмону.

«Сохрани это! – приказывает Удзаэмон своей памяти. – Покажи мне ее, когда настанет конец».

– Де Зут неплохо умеет передать сходство. – Эномото снова складывает листок. – Настолько, что вдова Аибагавы Сэйана испугалась, уж не замыслил ли голландец присвоить самое ценное имущество семьи. Словарь, который ваш слуга тайком передал Орито, окончательно решил дело. Мой помощник уговорил вдову пренебречь сроком траура и без промедления определить будущее своей падчерицы.

– А вы рассказывали этой несчастной о своих безумных практиках?

– Вы столько же знаете о догматах, сколько земляной червяк знает о Копернике.

– Вы держите гарем уродцев ради удовольствия своих монахов…

– Сами-то вы слышите, как похожи на ребенка, который старается оттянуть время, когда нужно будет ложиться спать?

– Почему бы не сделать доклад в академии, – спрашивает Удзаэмон, – изложить…

– Почему вы, смертные мошки, воображаете, будто кого-то волнует ваше неверие?

– …как вы убиваете «Собранные Дары», чтобы «Извлечь их души»?

– У вас последняя возможность спасти дом семьи Огава…

– А потом собираете души в бутылки, словно благовония, и «поглощаете», как лекарство, чтобы обмануть смерть. Почему бы не разделить со всеми ваши великие магические познания? – Удзаэмон хмурится, заметив, что фигуры у стен вновь перемещаются. – Я думаю, вот почему: в вас еще осталась крохотная частичка, которая не поддалась безумию, ваш внутренний Дзирицу, и он говорит вам: «Это – зло».

– Ах, зло! Зло, зло, зло. Вы вечно размахиваете этим словом, будто оно – меч, а не бессмысленное понятие. Когда вы съедаете яичный желток – это «зло»? Выживание – закон природы, а мой орден владеет секретом бессмертия, – вернее, он сам и есть этот секрет. К сожалению, для него требуются новорожденные младенцы – после первых двух недель жизни душа слишком сцепляется с телом и ее не удается извлечь. В ордене пятьдесят человек, и им постоянно требуются новые души, для собственного использования и чтобы обеспечить покровительство немногих избранных. Ваш Адам Смит меня бы понял. Между тем, не будь ордена, Дары вообще не появились бы на свет. Мы сами производим этот необходимый ингредиент. Где же тут «зло»?

– Красноречивое безумие, господин Эномото, – все равно безумие.

– Я живу на свете более шестисот лет, а вы умрете через несколько минут…

«Он верит в свои догматы, – понимает Удзаэмон. – Верит каждому слову».

– Кто же из нас в конечном счете сильнее? Ваш разум или мое красноречивое безумие?

– Освободите меня, – говорит Удзаэмон, – освободите барышню Аибагаву, и я скажу, где находится сви…

– Нет-нет, никаких сделок. Никто вне ордена не может узнать о догматах и остаться в живых. Вы должны умереть, как и Дзирицу, и эта хлопотунья-травница…

Удзаэмон горестно стонет:

– От нее никому не было вреда!

– Она хотела причинить вред моему ордену. Мы вынуждены были защищаться. Но я хочу вам кое-что показать. Этот предмет продала мне сама судьба в образе голландца Ворстенбоса.

Эномото подносит к самому лицу Удзаэмона пистолет иностранной работы.

– Рукоятка инкрустирована перламутром, и так мастерски все это сделано, что засомневаешься в утверждении конфуцианцев, будто у европейцев нет души. Эта вещь ждет своего часа с тех пор, как Сюдзаи сообщил мне о ваших героических планах. Смотрите… Смотрите же, Огава, это вас касается! Поднимаешь «курок» в положение «полувзвод», заряжаешь со стороны «дула»: сперва насыпаешь порох, а затем вкладываешь свинцовый шарик, обернутый в бумагу. Проталкиваешь его «шомполом», который прикреплен с нижней стороны ствола…

«Сейчас. – Сердце Удзаэмона стучит, словно в кровь разбитый кулак. – Сейчас, сейчас, сейчас…»