Тысяча осеней Якоба де Зута

– Из-за кустов сирени появился старик-садовник и велел мне показать руки. Очень удивился, спросил, проработал ли я хоть один день садовником в своей жизни. Я ответил – нет. «Пусть сад решает», – сказал Клаас и больше за весь день почти не проронил ни слова. Мы смешивали листья граба с конским навозом, посыпали опилками грядки с розами, сгребали листья в небольшом яблоневом саду… Для меня это были первые приятные часы за очень долгое время. Мы развели костер из сухих листьев и пекли в нем картошку. На ручку моей – уже моей! – лопаты села малиновка и запела свою песенку. – Маринус насвистывает, подражая щебетанию малиновки. – Когда уже начало темнеть, в сад вышла пожилая дама в капоте, с коротко остриженными седыми волосами. Она сказала: «Я – Лидевейде Мостарт, а ты кто такой?» Оказывается, она только что узнала, что настоящий мальчишка – помощник садовника, которого сегодня ждали, сломал ногу. Я объяснил, кто я, и рассказал про дядюшку Корнелиса…

Якоб набрал уже сто пятьдесят очков. После неудачного удара очередь переходит к доктору Маринусу.

Раб Сьяко в саду очищает от тлей листья салата.

Маринус, выглянув из окна, что-то бегло говорит ему по-малайски. Сьяко отвечает, и Маринус, посмеиваясь, возвращается к игре.

– Как выяснилось, моя матушка приходилась троюродной сестрой Лидевейде Мостарт, с которой никогда не встречалась. Абигайль, старуха-служанка, громко пыхтела, фыркала и уверяла, что любой принял бы меня за мальчишку-слугу, таким оборванцем я к ним явился. Клаас заявил, что у меня задатки прекрасного садовника, и с тем удалился в сарай. Я попросил госпожу Мостарт позволить мне остаться и помогать Клаасу. Она мне ответила, что не госпожа, а барышня, однако я должен звать ее тетей, и повела меня в дом, знакомиться с Элизабет. Меня накормили укропным супом и засыпали вопросами. Утром мне сообщили, что я могу остаться и жить здесь так долго, как пожелаю. Старую мою одежду принесли в жертву божеству, живущему в камине.

Среди сосен заливаются цикады – словно жир шкворчит на сковородке.

Маринус промахивается по боковой лузе и нечаянно отправляет в сетку собственный биток.

– Не повезло, – сочувственно замечает Якоб, добавляя к своему счету очки за ошибку соперника.

– В бильярде ничего не зависит от везения, только от мастерства. Так вот, в Лейдене книгочеи – не редкость, но те, кому чтение прибавило ума, – такая же диковина, как и в других краях. Такими были тетушки Лидевейде и Элизабет – они с жадностью поглощали книжную премудрость. Лидевейде в молодости, что называется, «была связана со сценой» в Вене и Неаполе, а Элизабет в наше время назвали бы «синим чулком». Дом их был истинной сокровищницей книг. Мне доверили ключи от этого печатного сада. Кроме того, Лидевейде учила меня игре на клавесине, Элизабет – французскому и шведскому, а садовник Клаас стал моим первым, невероятно знающим, хоть и неграмотным учителем ботаники. Вдобавок друзья моей тетушки были в числе самых свободомыслящих людей Лейдена – иначе говоря, «своего времени». Так наступила для меня персональная эпоха Просвещения. По сей день благословляю дядюшку Корнелиса за то, что оставил меня на том пороге.

Якоб три или четыре раза подряд загоняет в лузу поочередно красный шар и биток Маринуса.

На зеленое сукно бильярдного стола приземляется пушинка одуванчика.

– Род Taraxacum, семейство Asteraceae. – Отцепив пушинку, Маринус пускает ее в новый полет за окно. – Но одной эрудицией сыт не будешь. Тетушки мои кое-как сводили концы с концами в рамках скудного ежегодного дохода, и потому, когда я повзрослел, было решено, что я стану изучать медицину для поддержания своих научных изысканий. Мне удалось поступить в медицинскую школу в Швеции, в городе Упсала. Выбор, конечно, не случайный: в отрочестве я немало долгих недель провел, штудируя Species Plantarum и Systema Naturae, а когда оказался в Упсале, немедленно стал учеником знаменитого профессора Линнея.

– Мой дядя говорит, – Якоб прихлопывает муху, – что он один из величайших людей нашего времени.

– Великие люди – существа сложные. В самом деле, классификация Линнея – основа ботаники, но он же утверждал, будто ласточки зимой впадают в спячку на дне озер, в Патагонии обитают великаны ростом в двенадцать футов, а готтентоты – монорхиды, у каждого только одно яичко. На самом деле – два, я проверял. Его девиз был: «Deus craevit, Linnaeus disposuit»[16], а кто не согласен – еретик и должен быть уничтожен. Впрочем, Линней оказал прямое влияние на мою судьбу, когда посоветовал для получения профессорского звания отправиться в путешествие на Восток, одним из его «апостолов», – собрать сведения о флоре Индии и попытаться проникнуть в Японию.

– Доктор, вам ведь почти пятьдесят?