Тысяча осеней Якоба де Зута

Все знания Орито о любви почерпнуты из медицинских текстов и рассказов женщин, которых она лечила в борделях Нагасаки. Она старается не представлять себе мужчину под своим одеялом, придавливающего ее к футону, всего лишь один короткий месяц спустя. «Дай мне исчезнуть!» – молит она, обращаясь к пламени в очаге. «Раствори меня в себе!» – упрашивает темноту. Лицо ее мокро от слез. И снова она мысленно осматривает Сестринский дом в поисках способов побега. Через окно не вылезти – ни одно окно не выходит наружу. Подкоп не вырыть – земля твердая как камень. Двойные ворота запираются изнутри, а между ними – караульня. Края кровли выступают далеко за пределы галереи, наверх не заберешься.

Безнадежно! Орито смотрит на потолочную балку, и воображение рисует петлю.

Тихий стук в дверь и шепот Яёи:

– Это я, сестра!

Орито вскакивает, отпирает дверь.

– Воды отошли?

Беременная Яёи кажется еще круглей из-за одеяла.

– Не спится.

Орито поскорее втягивает ее в келью, боясь, что из темноты вдруг покажется мужчина.

– Мне рассказывали, – Яёи накручивает на палец прядь волос Орито, – что, когда я родилась вот с этим, – она показывает на свои заостренные уши, – позвали буддийского монаха. Он объяснил это так, что в утробу моей матери пробрался демон и отложил там яйцо, наподобие кукушки. Монах сказал: если от меня не отказаться той же ночью, демоны явятся за своим потомством и зарежут всю семью на угощение для праздничного пира. Отец, услышав это, обрадовался: крестьяне часто «пропалывают ростки», чтобы избавиться от ненужных дочерей. В нашей деревне даже место для этого специальное есть – круг заостренных камней на горном склоне, там, где заканчиваются деревья, в русле пересохшей реки. Шел Седьмой месяц, от холода я бы не умерла, но дикие собаки, медведи и голодные духи, конечно, прикончили бы меня к утру. Отец положил меня на землю и ушел без сожалений…

Яёи берет руку подруги и кладет себе на живот.

Орито чувствует, как под рукой что-то выпирает и шевелится.

– Близнецы, – говорит она. – Никакого сомнения.

– Но в ту самую ночь, – продолжает Яёи низким шутовским голосом, – так рассказывают – в деревню пришел провидец Юбэн. Семь дней и семь ночей белая лисица вела святого человека, и его звездный нимб озарял путь, через горы и озера. Долгое странствие закончилось, когда лисица прыгнула на крышу скромного крестьянского домика в крошечной деревушке, которая и имени-то не заслуживала. Юбэн постучал в дверь. Отец упал на колени при виде такого гостя. Услышав о моем рождении, Юбэн изрек… – Яёи снова меняет голос: – «Лисьи ушки девочки – не проклятье, а благословение богини Каннон». Покинув меня в горах, отец отринул благодать Каннон и навлек на себя ее гнев. Девочку нужно спасти во что бы то ни стало, пока не грянула беда…

В дальнем конце коридора открывается и снова закрывается дверь.

– Когда отец и Юбэн пришли к Месту прополки, – продолжает Яёи, – они услышали, как мертвые дети плачут и зовут маму. Услышали, как воют волки размером больше лошади. Отец задрожал от страха, но Юбэн стал читать священные заклинания, и они прошли невредимые мимо призраков и волков и вошли внутрь каменного круга. В круге было тихо и тепло, как в первый день весны. Там сидела госпожа Каннон с белой лисицей и кормила грудью Яёи, волшебное дитя. Юбэн и отец опустились на колени. Голосом, подобным плеску волн, госпожа Каннон приказала Юбэну обойти со мной всю империю, исцеляя больных ее священным именем. Монах стал отказываться, уверять, что недостоин, однако новорожденный младенец вдруг заговорил и сказал: «Туда, где отчаяние, мы принесем надежду; туда, где смерть, мы вдохнем жизнь». Что ему оставалось делать, как не подчиниться Госпоже?

Яёи вздыхает, стараясь поудобнее устроить огромный живот.

– Эту историю рассказывал провидец Юбэн, чтобы привлечь публику, когда приезжал в очередной город с волшебной девочкой-лисой.

– А можно спросить, – говорит Орито, укладываясь на бок, – на самом деле Юбэн был твоим отцом?

– Я отвечу «нет» – наверное, потому, что не хочу, чтобы это было правдой…

Ночной ветер играет на дребезжащей водосточной трубе, как неумелый музыкант на флейте сякухати.

– …Самое раннее, что я помню, – как больные люди держатся за мои уши, а я дышу в их гнилые рты, и глаза умирающих просят: «Исцели меня!» Помню захудалые гостиницы и как Юбэн, стоя посреди рыночной площади, читает «свидетельства» от самых знатных семейств о моих невероятных способностях.

Орито вспоминает свое детство среди ученых и книг.