Тысяча свадебных платьев

Мгновение я оторопело смотрю на него, но потом резко склоняюсь над унитазом и избавляюсь от остатков завтрака. Рвотные спазмы довольно быстро проходят, однако ноги продолжают совершенно жалким образом дрожать, а лицо покрывается противным липким потом. К моему ужасу, я начинаю еще и плакать.

Я слышу, как американец открывает кран, и через мгновение чувствую, как он сует мне в ладонь что-то холодное и влажное. Смоченный носовой платок. Я вытираю рот, затем промакиваю глаза. Он забирает платок, прополаскивает его, после чего аккуратно складывает и снова отдает мне:

– Подержи сзади на шее. Полегчает.

– Я прошу прощения!

– За что?

Я мотаю головой, смаргивая новые слезы:

– Я вообще крепкая, но я увидела на твоей форме кровь, и это напомнило мне того парня, которого сегодня привезли, – того, который полруки лишился, – и в голове сразу понеслись мысли: «А сколько сейчас таких, как он? И сколько еще тех, кто счел бы для себя удачей отделаться одной рукой?»

– Ты тут явно новичок, – тихо произнес он.

Я киваю, вновь утирая глаза:

– Я вообще даже не знаю, как здесь оказалась. Я утром выехала из дома на велосипеде, чтобы выменять немного яиц.

Удивительно, но он отвечает раскатистым смехом. Этого я совсем не ожидала. Впрочем, думаю, мое объяснение он тоже не предполагал услышать, и неожиданно я ловлю себя на том, что тоже смеюсь.

– Ничего, привыкнешь, – говорит он, когда нам обоим удается наконец отсмеяться. – Ну ладно, не привыкнешь – просто сумеешь лучше с этим справляться. А пока что запомни: здесь у каждого был когда-то первый день.

Я отвожу взгляд:

– Но уж явно не такой.

Тогда он с лукавой улыбкой склоняется ко мне поближе:

– Можно скажу тебе секрет?

– Какой?

– Я занимаюсь этим уже почти что год, и все равно как минимум раз в неделю мне становится не по себе.

Уж не знаю, верить этому или нет, но я благодарна ему за доброту и поддержку и уже готова сказать об этом – но тут кто-то привлекает его внимание многозначительным покашливанием.

– Пошли уже, Ромео, – зовет из коридора грубоватый мужской голос. – Пора выезжать.

Ромео!

Я чувствую, как краснею до ушей. Хозяин этого бесплотного голоса – кем бы он ни был – решил, что прерывает романтическое свидание. Что, собственно, и подумает любой, застав молоденькую француженку и красавчика-американца укрывшимися в туалете.

«Ромео» глубоко вздыхает.

– Да, иду! – И первый раз я замечаю, насколько он устало выглядит. – Скажи там Патрику, что сейчас буду. – Он немного выжидает, убеждаясь, что нас оставили одних, потом робко улыбается: – Извини. Долг зовет.

– Да, конечно.

Я протягиваю ему мокрый носовой платок, снова испытывая неловкость. Взглянув на него, американец улыбается:

– Пусть останется у тебя. Я еще вернусь.

Проводив его взглядом, я поворачиваюсь к крану и хорошенько выполаскиваю платок. Сделан он из тонкого хлопка и явно недешевый, с тонкой атласной полоской по краю. Внезапно в одном из уголков его я вижу красное пятнышко, и руки у меня замирают. На мгновение мне кажется, что там кровь, однако, присмотревшись, понимаю, что это монограмма. Мне это кажется очень странным – все равно как обнаружить вдруг на поле боя серебряный чайный сервиз. Что это за солдат такой, что у него в кармане мужской платок с монограммой? Я подношу его поближе к свету, вглядываясь в красивые, витиеватые буковки: «Э. В. П.».

И потом весь остаток дня я все высматриваю его лицо в больничных коридорах, гадая, что же означают эти буквы.

Глава 15 Солин

Прежде чем приступать к изготовлению платья, необходимо убедиться, что влюбленные действительно созданы для счастья друг с другом. Это вовсе не вопрос взаимного влечения. Дело тут, скорее, в их внутренних резервах. Потенциальная способность быть счастливым должна присутствовать у обеих сторон. Если этого нет – никакое заклинание, как бы искусно его ни сработали, не может гарантировать удачный финал.

Эсме Руссель. Колдунья над платьями

10 марта 1943 года.

Париж

Прошла неделя, а мой американский Ромео так и не появился. Платок я ношу с собой на работу каждый день, все надеясь на возможность вернуть его хозяину. Не потому, что беспокоюсь, что он ему очень нужен (у человека, который в районе военных действий имеет при себе платок с монограммой, должно быть множество таких же, а потому что хочу, чтобы он знал: я все так же тружусь здесь, что я не струсила и не ушла.