Тысяча свадебных платьев

На самом деле, я даже понемногу привыкаю к этому месту: к царящим здесь запахам, к тому, что мне приходится постоянно видеть, к долгим сменам и к лицам, измученным войной. Я мокрой губкой обтираю раненых и наливаю в кувшины воду, разношу еду и убираю судна. Я даже помогаю солдатам писать письма к их возлюбленным.

Сложнее всего было научиться здесь ориентироваться – понять, куда можно ходить, а куда нельзя, в каких палатах какие пострадавшие и как быстрее всего добраться до столовой, когда выпадает небольшой перерыв. Там-то я как раз наконец его и встречаю – своего Ромео.

Я только что закончила писать письмо для канадского летчика, у которого сломаны обе руки. Поднимаю взгляд от чашки с кофе – и в дверях столовой вижу его. Судя по выражению его лица, можно не сомневаться, что он уже какое-то время наблюдает за мной, и от этой мысли мои щеки заливаются краской.

Когда наши глаза встречаются, мой пульс учащается. Он улыбается мне своей широкой американской улыбкой, прислонясь к дверному косяку и сложив руки на груди. Я улыбаюсь ему в ответ, он сразу опускает руки и направляется к моему столу. На лбу у него повязка, на виске синяк.

– А ты, я вижу, еще здесь, – ухмыляется он. – Вот уж не был уверен, что тебя застану.

– Ты ранен?

Он пожимает плечами, потирая рукой подбородок:

– В одном из полевых госпиталей случилась непредвиденная запарка, и я там застрял на несколько дней. Одной ночью было особенно туго, но мы справились. Ну а ты, я вижу, тут пристроилась основательно.

– У меня не было выбора. Я должна была отдать тебе платок.

Его зеленовато-голубые глаза сверкают хитрецой.

– Значит, мой план сработал. Я рад.

Внезапно на меня накатывает робость, становится трудно дышать, немного кружится голова, и я вдруг ловлю себя на мысли: а не так ли чувствовала себя Maman, когда впервые встретилась с Эрихом Фриде?

– Слушай, а эта монограмма на платке, – смущенно спрашиваю я, – «Э. В. П.»? Кого она обозначает?

– Энсон. Я – Энсон Вильям Перселл. Ну а как тебя зовут?

– Солин Руссель.

– Приятно познакомиться, Солин Руссель. – Он протягивает мне ладонь. Я принимаю рукопожатие, на миг даже сраженная теплом его пальцев. – Ну, так как у тебя дела? Полегче стало, когда немного освоилась?

– Да, чуточку полегче. Меня опекает одна из волонтерок. Эта женщина была знакома с моей матерью, пока та была жива, и встретила меня очень сердечно.

Улыбка его мигом исчезает, выражение лица становится мягче.

– Очень сочувствую тебе. Когда она умерла?

– Около трех месяцев назад, наверное. Я как-то потеряла счет дням. У нас был небольшой свадебный салон на Рю Лежанр, но мама слегла с болезнью, и boche пришли в город. Так что салон закрылся. Я подумала: раз я за ней долго ухаживала, то вполне смогу работать в больнице. Но тогда, в первый день, увидев этих несчастных ребят… К этому я оказалась не готова.

– Естественно, не готова. И все же ты здесь осталась. Это мужественное решение.

Я всматриваюсь в красно-зеленую нашивку Американской полевой службы – AFS[36]. Я уже наслышана об американских водителях «Скорой помощи», о том, что многие из них прибыли служить в Европу еще даже до того, как Соединенные Штаты официально вступили в войну, причем приехали сюда на собственные деньги, что снискало им прозвище «добровольцы-джентльмены».

– У нас о ваших водителях столько всего рассказывают. Говорят, вы тут служите добровольцами, и будто бы даже приехали сюда за свой счет. Это правда?

В ответ он слегка кривится:

– Ну, это не такое уж великое дело, как может показаться. Многие из нас – вполне обеспеченные ребята из Принстона или Йеля, которые просто ищут приключений.

– А ты из какого университета?

– Из Йеля. Как когда-то и мой старик, и его отец в свое время. Точнее, был.

– То есть ты ради этого бросил университет? Почему?

Он пожимает плечами, и в этом движении ощущается что-то уклончивое – как будто ему не хотелось бы об этом говорить.

– Хотелось внести свой вклад. А еще мне нравится лозунг AFS. Что-то вроде: «Милосердие и свобода никогда не исчезнут с лица земли»[37]. – Энсон вновь пожимает плечами. – И вот, собственно, я здесь.

– Твоя семья, должно быть, тобою гордится.

– Матери не стало почти три года назад, так что у меня теперь только сестра и отец. И «гордится» – немножко не то слово. Перселлы всегда были моряками, и от меня ожидали, что я продолжу традицию. Отец уже готов был напрячь нужные связи, чтобы по окончании колледжа определить меня в офицерскую школу. Но я туда идти не захотел. Как и втягиваться в семейный бизнес. И говорить не стоит, как он кипел злостью, когда я ему сообщил, что бросил учебу и записался в полевую службу.

Я присматриваюсь к ссадинам на его лице. Все мы уже наслышаны о добровольцах-водителях из AFS, убитых при исполнении служебного долга или захваченных немцами и подвергшихся жутким допросам в гестапо за то, что оказывали заключенным помощь в побеге.

– Может, он просто тревожится за твою жизнь и считает, что для тебя было бы безопаснее стать флотским офицером.

Краешки его губ изгибаются, изображая нечто вроде гримасы.