Тысяча свадебных платьев

– Да, опять. Ты говоришь… Я даже не знаю, как это понимать. Ты снова пропускаешь наш воскресный завтрак, лжешь мне, будто бы больна. Теперь ты толкуешь о своем якобы искусстве. Что я должна при этом думать? Ты бросила учебу, живешь, как отшельница. Тебя не слышно и не видно. Единственное, что тебе теперь интересно – это твоя галерея. И эта женщина, с которой ты вдруг решила подружиться. У меня такое чувство, будто я тебя больше не узнаю.

– А может, ты вообще никогда меня не знала?

Камилла широко раскрыла глаза:

– Как это – никогда не знала? Я же тебя растила!

– Нет, матушка, не знала! Ты придавала мне нужную форму – или пыталась придать. А теперь, когда я занялась тем, что мне действительно по душе, – ты меня вдруг больше не узнаешь! Вот в чем все дело. Не в моей учебе и не в пустом холодильнике. Дело в том, что я не та, какой ты меня хочешь видеть. Что мне не нравится то, что нравится тебе, и что образ жизни у меня не такой, каким привыкла жить ты. И тебя не волнует все то, что на самом деле важно для меня – потому что я не такая, как ты.

Камилла заметно напряглась:

– Иной раз мне кажется, что в тебе слишком многое от отца.

Ну конечно! Как же тут без него! У Камиллы любой разговор так или иначе в итоге сводится к отцу.

– Пожалуйста, можно не приплетать сюда папу? Я сама не знаю, на кого именно похожа. И почему вообще должна быть похожа на кого-то. Неужели я не могу просто быть собой?

– Разумеется, можешь. Я никогда не препятствовала тебе делать то, что тебе хочется.

– Не препятствовала? – вскинулась Рори. – Ну да, ты никогда не препятствовала. Но ты никогда и не стеснялась озвучивать свое мнение, стоило мне хоть чуточку отклониться от того шаблона, что ты мне заготовила. И по поводу того, как я одеваюсь. И каким занимаюсь спортом. Даже относительно тех людей, с которыми я общаюсь. Когда я тебе сообщила, что Хакс мне сделал предложение, ты спросила, не для того ли я ответила ему «да», чтобы только тебя позлить.

– Я твоя мать, Аврора. И я обязана тебя воспитывать, а также предостерегать от тех ошибок, что сама когда-то совершила.

– Мы что, снова сворачиваем разговор к папе?

Камилла опустила взгляд на свою левую руку с аккуратно нанизанными кольцами: обручальным, помолвочным и «кольцом вечности» с бриллиантовой дорожкой в три карата, которое выбрала за отца секретарша на двадцатилетие его брака. Прошло уже три года после смерти Джеффри Гранта, а Камилла по-прежнему их носила.

– В одну из прошлых наших встреч ты обмолвилась о моем брачном опыте, и это заставило меня задуматься. А может, я просто не создана для любви? Или для счастья? С некоторыми людьми, знаешь, такое бывает.

От этих слов Рори невольно нахмурилась. Трудно сказать, что именно она ожидала услышать от матери, – но уж точно не такое.

– Не создана для любви? Странно даже слышать такое!

Камилла с грустью улыбнулась.

– Странно – пока не задумаешься об истории семьи. Лоуэллы вообще не слишком-то славятся блестящими браками. – Она снова опустила взгляд на свои кольца, рассеянно крутя их на пальцах. Когда Камилла наконец подняла глаза на дочь, улыбка ее стала очень зыбкой. – Зато мы всегда прекрасно смотрелись в светской хронике, что на самом деле чрезвычайно важно. Или так, по крайней мере, постоянно говорила моя мать.

Теперь пришла очередь Рори удивляться словам Камиллы. Та редко заговаривала о своей семье и никогда – о матери. Даже уклонялась от этой темы, когда ее расспрашивали. А теперь – совершенно неожиданно – она сама ввернула свою мать в разговор.

– Ты никогда мне не рассказывала о своих родителях, о детстве и юности.

Камилла отвернулась, расставляя на кухонном шкафчике свежекупленные средства от простуды.

– А твоя мать, – настойчиво продолжила Рори, – была создана для любви?

– Нет, – легко и без малейших колебаний ответила Камилла. – Я так не думаю.

– Вы с нею вздорили?

– В смысле, как мы с тобою? Нет, мы вообще не пререкались. Никто не стал бы пререкаться с Гвендолин Лоуэлл.

Гвендолин. Рори несколько раз повторила про себя это имя, сознавая, как редко слышала его, пока росла.

– А почему никто ей не перечил?

– Потому что она никогда не ошибалась. Никогда и ни в чем. И горе тому, кто станет ей противоречить. Особенно это касалось моего отца. Он умер в сорок семь лет. От сердечного приступа. И я частенько думала: а вдруг он умер, чтобы уйти подальше от нее? Я, помню, так злилась на него, что он оставил меня с ней одну.

– Быть может, это сидит в генах? – задумчиво произнесла Рори. – Я имею в виду, что кто-то не создан для любви. Может, это передается от матери к дочери? Как голубые глаза или кудрявые волосы?

– Это работает совсем иначе, Аврора.

– Но ты же сама только что сказала: что Лоуэллы никогда не славились прекрасными браками. А что, если Хакс…

– Да ради всего святого, Аврора! Ты-то не Лоуэлл!

Рори удивленно уставилась на мать:

– Что?

Камилла на мгновение прикрыла глаза, на щеках у нее проступила пара красных пятен.

– Ты – Грант, Аврора. Аврора Миллисента Грант. Моя мать и ее… неспособность к любви… не имеют к тебе никакого отношения.