Тысяча свадебных платьев

Он с искренним удивлением глядит на меня.

– И ты поэтому пошла за мною сюда следом? Потому что решила, будто у меня свидание с Элизой?

Тут я снова отвожу взгляд, потрясенная внезапным осознанием того, что есть кое-что более ужасное, нежели застать Энсона с другой женщиной. Я вновь перевожу взгляд к документам на столе. Большинство из них пожелтели от времени и сильно помяты. Некоторые испачканы пятнами, кляксами, имеют обтрепанные или даже случайно оторванные уголки. Кому они принадлежат? И как они вообще здесь оказались?

Я протягиваю руку к одному из документов – к свидетельству о рождении, – но Энсон перехватывает меня за запястье.

– Не трогай! – шипит он мне.

От взгляда его глаз, которые в холодном свете свисающей с потолка лампочки как будто потеряли свой обычный оттенок, меня вдруг пробирает ледяная дрожь. Мысли у меня мгновенно перескакивают к тем непредвиденно опустевшим койкам – когда, казалось бы, почти выздоровевшие мужчины внезапно умирали посреди ночи, причем в последнее время все чаще и чаще. А еще я сразу вспоминаю про слухи о работающем среди нас предателе, о тайном соглядатае, который все доносит гестапо. Мы все притворялись, будто знать ничего не знаем, потому что это куда безопаснее, нежели признать тот факт, что мы все подозреваем, что те люди вовсе не умерли, а были незаметно вывезены прямо у нас под носом. И за всем этим каким-то образом стоит доктор Джек. Причем немцы об этом уже знают и лишь ждут доказательств, чтобы нагрянуть к нам с арестами.

Этим, значит, и занимается Энсон в подвале госпиталя? Помогает Самнеру Джексону вывозить американцев и британцев из Франции, используя поддельные документы? Если так, то почему он мне об этом ничего не сказал? Ведь он знает, что мне можно доверять.

И тут мне в голову приходит другая мысль – совершенно жуткая! – и меня окатывает волной леденящего ужаса. А что, если Энсон и есть тот самый шпион, из-за которого тут все как на углях, и на самом деле он занимается тем, что собирает улики для гестапо? От такого предположения у меня на загривке проступает испарина. А вдруг он все это время работал на фашистов, лишь притворяясь героем? И притворялся… вообще во всем?

– А эти документы… – киваю я на стол. – Прошу тебя, скажи, что ты с ними не делаешь ничего дурного. Скажи, что ты не… – Я умолкаю, не в силах закончить фразу.

Он пристально смотрит на меня, лицо его непроницаемо. Проходит долгое мгновение, а мы все стоим, глядя друг другу в глаза, как будто мы оба застыли на краю некой ужасной пропасти и ждем, кто прыгнет в нее первым.

– Просто скажи мне, что ты не работаешь на них, – прошу я хриплым голосом. – Пожалуйста.

Возле рта у него начинает мелко дергаться мускул.

– Вот, значит, что ты обо мне подумала.

– Я уже не знаю, что мне думать, Энсон! Ты крадешься куда-то во тьме с фонариком, роешься в документах, которые явно тебе не принадлежат. – Я начинаю говорить слишком торопливо, ненавидя себя за те слова, что слетают с моих губ. Мне так отчаянно хочется, чтобы я ошибалась! Но вдруг это не ошибка?

Он хочет взять меня за руку, но я невольно ее отдергиваю. Энсон изумленно смотрит на меня:

– Ты что… меня боишься?

– Столько всего вокруг говорят. И вел ты себя слишком странно…

Сделав шаг назад, он проводит растопыренными пальцами сквозь волосы.

– И ты решила, что я и есть тот самый шпион? И что теперь, когда ты узнала мой маленький секрет, я вынужден буду… что? Задушить тебя? Или перерезать горло?

Энсон смотрит на меня в упор. Взгляд у него твердый, но в нем чувствуется страдание – как будто бы, отдернув руку, я сделала ему физически больно.

– И это после всего… – произносит он наконец. – После всего, что между нами было… ты могла такое обо мне подумать?

– Энсон…

– Пожалуй, я бы предпочел, чтобы ты считала, будто я встречаюсь с Элизой. Думаю, ей бы тоже это было приятнее, нежели называться фашисткой.

– Я никого из вас фашистами не называла. Но что я должна была подумать?

– Ты должна была мне доверять.

Я возмущенно вскидываю подбородок:

– Так же, как ты доверял мне?

Энсон шумно вздыхает, и внезапно я замечаю, как сильно он измучен.

– Дело тут вовсе не в доверии, – устало говорит он. – Это просто осторожность. Если меня поймают… Я не смею подвергать тебя такой опасности. Поэтому я не хотел, чтобы ты что-либо об этом знала.

– Но теперь-то я знаю. По крайней мере, мне так кажется. Поэтому теперь ты вполне можешь посвятить меня и в остальное.

– Нет, – качает он головой.

– Скажи, те люди, – не отступаю я, нацелившись утвердиться в том, что кажется теперь настолько очевидным, – те, что якобы внезапно умерли… Те опустевшие вдруг койки… Они ведь не умерли, правда?

– Оставь эти разговоры, Солин. Прошу тебя. Иди наверх и забудь все, что здесь видела.

Но я решительно мотаю головой, не желая, чтобы меня таким образом отодвигали в сторону. Мне просто необходимо знать все – и о том, чем именно он занимается, и о том, как рискует.

– Значит, это ты, – продолжаю я, – ты помог им отсюда бежать. Используя подложные документы вроде этих. Это ты!

Он шумно выдыхает, раздраженный моей неуемностью.