Тысяча свадебных платьев

С жутковатым стоицизмом он излагает случившееся, словно пересказывает по памяти легенду. Вчера, как только стемнело, он поехал переправить некоего, разыскиваемого эсэсовцами, человека с одной конспиративной квартиры на другую. По carte d’identité, удостоверению личности, он является работником фермы Марселем Ландре, французом, родившимся в 1919 году в Шовиньи. Однако все это на самом деле не так. В действительности, этот человек – Раймонд Лавуа, скрывающийся беглец, которого разыскивают за печать антифашистской пропаганды, а также за «вырожденческое поведение», как boche называют гомосексуальную наклонность.

Этот человек уже месяц прожил на конспиративной квартире, загнанный в подполье после доноса соседа в обмен на несколько жалких франков и похвалу от СС. Новый арест означал для него отправку в один из лагерей смерти – Дахау или Бухенвальд, – где его заставят носить на робе красный треугольник, пока в итоге не отравят газом, не изобьют до смерти или не уморят голодом. Так что оставаться во Франции ему было нельзя.

Переправка этого человека на новое место прошла как планировалось, однако на обратном пути двигатель у автомобиля Энсона перегрелся, и он вынужден был заглушить мотор и ждать, пока остынет радиатор. В два часа ночи на него наткнулся наряд французской полиции – то есть спустя пять часов после комендантского часа, причем на той дороге, где уж точно нечего делать санитарной машине американского госпиталя. Поэтому Энсона забрали для дознания. Его заранее придуманная легенда состояла в том, что он будто бы тихонько улизнул из госпиталя на свидание со своей девушкой и потерял счет времени. Энсон назвал им имя – Мишелин Паже – и даже сообщил адрес, однако полицию это не провело. Спустя немного времени к участку прибыли двое гестаповцев в серо-зеленой форме по приказу генерал-майона Карла Оберга – многим известного как Мясник Парижа, – распорядившегося любыми средствами очистить город от участников Сопротивления. Эти двое и слушать ничего не хотели о Мишелин Паже. Они рассчитывали разузнать побольше о Самнере Джексоне.

Тут Энсон умолк. Я накрыла его руку ладонью:

– Послушай, может, тебе стоит все же немножко поспать? Хотя бы часок – а потом сможешь рассказать мне остальное.

Энсон мотает головой, но глаза у него слипаются.

– Я ничего им не выдал.

– Конечно же, не выдал.

Я тянусь, чтобы разгладить пальцами складку между его бровями, но он вдруг отталкивает мою руку.

– Мне и не надо было ничего им сообщать, Солин. Они и так уже все знали… или почти все. И про поддельные документы, и про конспиративные квартиры, и про летчиков, которых мы сумели переправить. И знают, что Самнер в этом участвует.

– Но откуда?

Он едва заметно пожимает плечами:

– Кто-то работает среди нас – возможно, один из информаторов Оберга. Он следил за нами месяцами, выжидая, когда кто-то из нас ненароком оплошает. Этим «кто-то» и оказался я. Так что теперь все это лишь вопрос времени.

– Но ты же не виноват, Энсон. Сам же только что сказал, что ничего им не выдал. Как ты вообще можешь…

В его глазах такая открытая, пронзительная боль, что я даже испытываю облегчение, когда Энсон отводит взгляд.

– Они чуть ли не прямым текстом все сказали, Солин. Они вот-вот явятся за доктором Джеком. И, надо думать, за всеми нами. Оберг не успокоится, пока не получит то, что ему нужно, причем любыми средствами. И это оставляет мне единственный выбор.

Из всего, что он мне только что сказал, эти слова пугают меня сильнее всего.

– Какой выбор?

– Который я не могу не сделать… и с которым не знаю, как жить.

Внезапно мне становится трудно дышать. Я переплетаю пальцами его кисти, стараясь не думать о хлыстах, о кандалах, о ваннах с ледяной водой. Но все равно не могу не задать этот вопрос.

– Они тебя… пытали? Я слышала от людей, как они умеют заставить говорить.

– Нет. – Взгляд у него становится туманным и каким-то расфокусированным, а голос – странно спокойным. – Нет, ничего такого не было. – Он умолкает, задумчиво рассматривая наши сплетшиеся руки: мои – маленькие и бледные, и его – загорелые, огрубевшие от работы. – У немцев есть договоренность с нашим высшим начальством. Они, дескать, нас не трогают до тех пор, пока мы не начнем мутить воду и сами не избавим их от расходов на лечение раненых американцев с британцами. Это единственная причина, почему Самнера еще не забрали. Выколачивать из меня информацию выглядело бы для них не лучшим образом – а потому они мне угрожали.

– Чем?

– Тобой.

Рот у меня словно немеет, от шока я поначалу не могу связать и двух слов.

– Мной? Как это? Не понимаю… Откуда они вообще знают, кто я такая?

– Я же тебе сказал. Им почти все известно. И прошлой ночью они не допытывались, что я знаю. Мне хорошо дали понять о том, что знают они. Они в курсе, что мы используем поддельные документы – но не знают, откуда мы их берем. А также они знают, что у нас есть целая сеть курьеров.

– И знают, что я – одна из них? – упавшим голосом спрашиваю я.

– Нет. Мне, по крайней мере, показалось, что нет. Но они знают о нас с тобой, знают, что мы с тобою…