Тысяча свадебных платьев

Это совсем уж против правил, и я невольно хмурюсь. Когда я еще только примкнула к ячейке, мы договорились об этой мере предосторожности: что он никогда, ни при каких обстоятельствах, не придет в мой дом на Рю Лежанр. Чтобы весь прочий мир знал, что мы с ним просто коллеги по работе – и ничего больше. Как он объяснял, это требуется ради моей защиты – чтобы не привести беду к моему порогу. Но сейчас что-то изменило его мнение, и меня это пугает.

– Мне казалось, нам необходимо соблюдать осторожность, чтобы они не узнали моего адреса.

Его взгляд мрачнеет.

– Это было раньше.

– Почему?

– Потому что он у них уже есть.

По моему телу пробегает дрожь. И словно ледяной палец скользит вдоль позвоночника.

– В гестапо знают, где я живу?

– Они знают все, Солин.

Глава 21 Солин

Между предложением руки и сердца и собственно свадьбой все может пойти наперекосяк. Именно в эту пору союз двоих подвергается наибольшему риску – пока еще не вшито заклинание и клятвы не произнесены. Ткательница заклинаний должна быть в это время настороже, ожидая любых бурь и потрясений, – а уж бури и потрясения случатся почти наверняка.

Эсме Руссель. Колдунья над платьями

27 августа 1943 года.

Париж

Я оборачиваюсь, быстро оглядывая через плечо улицу, прежде чем вставить в замочную скважину салона тяжелый медный ключ, чувствуя себя при этом персонажем шпионского романа. Нигде не видно ни черного «Мерседеса-Бенца» – излюбленного транспорта гестапо, – ни человека в сером костюме и темной фетровой шляпе, бесцельно топчущегося неподалеку от моего дома.

Нас научили, на что именно следует обращать внимание. А еще объяснили, чего ждать, если нас все же арестуют. Побоев, подвешивания в оковах вниз головой или же окунания с головой в ледяную воду, где станут держать, пока ты едва не задохнешься, а затем повторять это снова и снова. У них это называется «принимать ванну».

А еще есть очень легкий способ разговорить подозреваемого: арестовать какую-нибудь дорогую ему женщину – мать, сестру, возлюбленную – и часами ее допрашивать. Еще один способ – говорят, один из самых эффективных, – это угроза отправить этих женщин в особый публичный дом, наиболее предпочитаемый немецкими солдатами. Одна мысль о подобной перспективе заставляет меня содрогнуться, и я скорее захожу в дверь, тут же ее запирая.

Теперь я прихожу сюда, только чтобы помыться и поспать. С тех пор как Maman умерла, я здесь не чувствую себя как дома. С вечно задернутыми черными шторами комнаты кажутся до клаустрофобии тесными и как-то тревожно опустевшими.

Я принимаю ванну, потом пытаюсь лечь и уснуть – однако мысли все время крутятся вокруг слов Энсона: «Они знают все». Поняв, что поспать не удастся, я встаю с постели и одеваюсь. Иду к кладовке, чтобы найти себе что-нибудь перекусить, но теперь я в основном питаюсь в госпитале, и еды на полках почти никакой.

Мне удается наконец откопать жестянку с залежалыми галетами и банку с джемом, когда внизу раздается звонок в дверь. Три коротких, резких сигнала. Это, разумеется, Энсон, но звук звонка все равно меня пугает. Кажется, в него уже целую вечность никто не звонил!

Я торопливо открываю дверь, и Энсон напоследок быстро оглядывает улицу на предмет слежки. Забывшись на мгновение, я тянусь к его руке. Энсон, поморщившись, взглядом напоминает мне об осторожности и торопливо проскальзывает мимо меня внутрь. Я как следует запираю дверь, после чего он дергает ее за ручку, проверяя. Затем проверяет еще раз.

Наконец Энсон со стоном опускается в ближайшее кресло, сжимая в руках небольшой холщовый ранец с пряжками, который он частенько носит с собой, куда-либо отлучаясь из госпиталя. По его словам, это своего рода пропуск, потому что эмблема AFS на крышке ранца держит нацистов на безопасном расстоянии.

Сейчас он выглядит, как мне кажется, еще более изможденным, чем в госпитале, – если вообще такое возможно. Однако теперь его давит не только смертельная усталость. В глазах у Энсона видна плохо скрываемая паника, чего я никогда еще у него не замечала.

– Энсон, что с тобой? Что произошло?

Он порывисто ерошит волосы, словно мучимый какой-то мыслью.

– Меня здесь не должно быть. Знаю, мы договорились…

– Сейчас мне все равно, о чем мы договорились. Для меня важно, где ты был. И то, что сейчас ты здесь. Если за тобой следили, то теперь уже это не исправить. Расскажи мне, что случилось!

Он кивает, но тут же со стоном роняет голову в ладони:

– Прошлой ночью у меня случилась беда.

Мое сердце начинает колотиться быстрее.

– Какая?

– Та, которую я с ужасом представлял с того самого дня, как ты выследила меня в подвале.

– Расскажи мне, что стряслось. Пожалуйста!