Тысяча ударов сердца

Палмер прав. Никто не защитит Аннику лучше меня. Она тоже оберегала меня по-своему. Там, в пещере, мы словно очутились под колпаком из закаленного стекла – недосягаемые и неуязвимые. Разве Остров не пытался разрушить нас? Разве в своем единстве мы не преодолели все невзгоды?

Никто другой – никто! – не превратил бы сущий кошмар в рай на земле.

– Ты бы гордилась дочерью. Она выросла писаной красавицей, красивее, чем тебе запомнилось. Ее улыбка озаряет все вокруг. Она самоотверженна, решительна, умна и, вероятно, милосерднее тебя, – докончил я с улыбкой. – Она поведала мне историю своей первой любви. О мальчике с яблоком. Вы наткнулись на него, странствуя по окрестностям. Мальчик восхитился ее красотой, и Анника благосклонно приняла его комплимент. Она рассказывала тебе, что влюбилась в него с первого взгляда? Ты бы сильно огорчилась, узнав, что я был тем самым мальчиком?

Словно лопнул тугой обруч, до сей поры сдавливавший мне грудь. Нечто подобное я испытывал, когда Анника обнимала меня в пещере. На сердце потеплело. Появилось ощущение… свободы.

– Впрочем, ты едва бы огорчилась, – поразмыслив, добавил я. – Скорее, наоборот, порадовалась бы за мальчика, который снова встал на верный путь. Ты ведь никогда не злилась на меня. Не желала мне зла, не проклинала. Ты простила меня. Анника тоже простила. – Я судорожно сглотнул, глядя в сторону. – Думаю, она меня любит. Но кое о чем она не догадывается. Не догадывается, сколь велика моя любовь к ней. Ради нее я готов горы свернуть.

Едва слова были произнесены, я понял, что отпираться бессмысленно. Несусветная глупость, безумие – бросить все, на что потрачены годы кропотливого труда, ради несбыточной мечты. Отречься от своего народа, припасть к ногам Анники – значит подписать себе смертный приговор.

Но лучше себе, чем ей.

– Обещаю беречь ее. Тебя уже не вернуть, но Анника будет жить. Моя вина перед тобой безмерна. Не могу подобрать слов, чтобы выразить всю глубину своего раскаяния. Но свой проступок я искуплю любовью к твоей дочери. Искуплю… пусть и ценой собственной жизни. Я люблю ее. Прощай! – Поднявшись, я устремил взор на могилу отца. – Говорят, ты был достойнейшим из людей. Клянусь, отныне тебе не придется краснеть за меня! Я совершил множество ошибок. Надеюсь, ты сумеешь меня простить. Твой сын всегда гордился тобой.

Я почтил его память последним поклоном и стал лихорадочно обдумывать пути к отступлению.

Мои размышления прервал хруст ветки. Вспомнив Колючку, я ощутил болезненный укол, резко обернулся…

И увидел Блайз. Ее глаза пылали ненавистью. Губы дрожали, черты исказила ярость пополам с обидой.

– Давно ты здесь?

– Достаточно, – с горечью откликнулась она. – Вот почему ты мной пренебрег? Из-за проклятой девчонки?

– Блайз, дело не в тебе. Ты по-прежнему много для меня…

– Ты хоть представляешь, сколько ночей я провела, мечтая о тебе? – перебила Блайз, надвигаясь на меня. – С самого первого дня в Возино все мои помыслы были о тебе. Я наблюдала, как самоотверженно ты трудишься, и старалась не отставать. Наблюдала, скольким ты жертвуешь ради других, хотя и не признаешь этого. Однако ты всегда держался особняком, вечно себе на уме, а мне не хватало смелости. Потом тебя отправили на Задание, и у нас наконец появилась возможность сблизиться. Мне казалось, вот теперь все наладится. Выходит, Задание стало началом конца?

Ее упреки ранили в самое сердце, однако я счел за лучшее сказать правду:

– Ничего и не начиналось. До недавнего времени я сам не подозревал, что способен испытывать хоть что-то, помимо… ярости.

Выражение обиды сменилось недоверием.

– Ты говорил, она воплощение всего, что тебе ненавистно!

– Отчасти так и есть… но только отчасти.

– Я всегда служила тебе верой и правдой! – выпалила Блайз. – Всегда верила, поддерживала. Не отворачивалась, невзирая ни на что. А сейчас, когда мы так близки к цели, на которую ты положил столько труда и здоровья, ты готов отречься от своего народа ради паршивой девчонки?

– Пойми, Блайз, если останусь, Каван будет обращаться со мной, как с собакой. Допустим, я убью его, вытесню с престола, но тогда мне придется до конца дней бороться за власть. Только я не желаю. Эта часть меня умерла, а мне хочется жить дальше. Пусть моя жизнь будет короткой, наполненной страданиями, но зато свободной.

В ее взгляде по-прежнему читались злость и изумление.

– Ты предатель, Леннокс. Хуже вора, хуже труса. Ты предал свой народ! – с отвращением заключила она. – Впрочем, из уважения… – Она осеклась, покачала головой. – Из бывшего уважения я дам тебе фору. Шесть часов. А после извещу Кавана. Твою мать, Иниго, всех. Все узнают о твоем предательстве. А когда мы нагрянем… – Блайз взглянула на меня в упор, – не жди пощады. И позволь напомнить напоследок: мне неведомо поражение.

Оцепенев от страха, я смотрел ей вслед. Блайз в очередной раз продемонстрировала, насколько она опасный противник. Зная не понаслышке, на что способна моя недавняя соратница, я не стал тратить драгоценное время и бегом направился к себе.