Тысячеликий демон

Трон, высеченный из цельного шеломского камня, обитый растущим только в Безлюдье, не гниющим, твердым, как железо, красным деревом, и сейчас поражал своей неприступностью и свирепым видом. Мастера изготовили его в виде двух орлов: свирепые морды служили подлокотниками, переплетенные крылья – спинкой, когтистые лапы – ножками.

Он не хотел сюда приходить. Он нервничал, как ребенок, но вынужден был согласиться с Искрой, убеждавшей его провести совещание в уединённом месте, подальше от нахального гостя, который мог запросто воплотить в жизнь своё обещание и сесть на большой трон в буквальном смысле этого слова, наплевав на приличия, вопреки здравому смыслу.

Великий князь не спал всю ночь. Вчерашняя сцена не выходила из головы. Почему он смалодушничал? Почему он сломался, не ответил, как истинный правитель, как сильный монарх, как… его отец, будь он не ладен? Искра… он мучился от растущего в нем неприятного чувства – ему казалось, что она начинает презирать его. Презирать, как слабого, нерешительного человека, легко поддающегося соблазнам, и так же легко отступающего перед трудностями.

Совсем недавно он сказал себе: всё, я начинаю новую жизнь, я, вместе с любимой женщиной – другом, соратником, – начну возрождать Воиград. Наперекор всему, назло всем! И первая же трудность ввергла его в болезненное шоковое состояние. Сомнения, страх преследовали Мечеслава всю ночь, и он не шевелился, боясь разбудить Искру и выдать охватившее его возбуждение.

Боясь выдать…

Искра знала, что он не спит.

– Вы здесь? – Голос Горыни отдался гулким эхом.

Мечеслав вздрогнул от неожиданности, рука вцепилась в хищно изогнутую шею орла. Он трусовато отдёрнул ее и отпрянул от трона – ему на миг показалось, будто орел усмехнулся, самым уголком широко раскрытого в жажде убийства клюва.

– Искра сказала, что вы будете здесь, – сказал Горыня, подходя к нему. – Красивый трон, мне бы такой.

– Здесь любил сидеть Блажен, – не поднимая глаз, глухо произнес Мечеслав. – Здесь он отдавал приказы и иногда лично наказывал нерадивых подданных.

"В том числе и меня", – подумал он, вспоминая тот день, когда отец вот тут, на этом же месте, где сейчас он стоит, выпорол его. Тогда Мечеслав, повинуясь сиюминутному порыву, пришел в зал, а когда братья велели ему убираться, ответил отказом. Отец встал, подошел к нему, и, бросив на него короткий, равнодушный взгляд, велел снять штаны.

Мечеслав, парализованный страхом, повиновался. Три несильных удара, и, просто-таки вселенский позор, – битком набитое помещение сотряслось от смеха. Братья пинками прогнали его, со слезами на глазах ползущего мимо с хохотом расступающихся бояр…

Почему его так не любили? Он никогда не задавал себе такого вопроса, воспринимая всё происходящее с ним как одну сплошную несправедливость, покуда Лев на смертном одре не сказал ему, в чем причина:

– Вот что значит – судьба. Год назад я и в мыслях, в самых кошмарных снах не предполагал, что ты в конечном итоге станешь царем. Жаль, у меня нет детей… Ты всегда был слабаком, уродец, – вот в чем твоя беда. Ты не участвовал в наших играх, не дрался с нами, а сразу же сдавался, стремился избежать любой неприятности – убегал, плакал, унижался. Ты, черт тебя дери, никогда не был мужиком, уродец…

И, тем не менее, несмотря на эти слова, пахнущие неприятной, обескураживающей правдой, Мечеслав до сих пор думал, что истинная причина не в этом. По-настоящему он стал жертвой непредсказуемо капризного, неуравновешенного характера отца. Блажен делил людей на две категории: на подчиненных, бывших для него всё равно, что мебелью; и на врагов, в отношении которых он проявлял всю гамму чувств: ненависть, презрение, неприязнь и даже нечто вроде влечения – стремления мучить и измываться. Блажен обожал казнить врагов. И никто не мог заранее предсказать, кто станет им.

Между тем в малую тронную пришли все остальные: Олег, на чьём юном челе застыла деревянная улыбка, из-за которой он производил впечатление человека, только что лишившегося чего-то важного; невозмутимые Злоба и Черный Зуб; Авксент, печальный, но не изменивший своей приверженности к ярким нарядам – прям-таки гном, сидящий на сундуках с добром в недрах горы, но тоскующий по яркому солнцу.

Последней вошла Искра, как всегда красивая и свежая – именно такое слово приходило Мечеславу на ум, когда он глядел на неё – молодую, пышущую здоровьем. Она взяла его за руку и поцеловала в щеку, хотя выражение ее лица – несколько холодное – так и не изменилось.

– Спасибо вам за то, что пришли, – сказала она. – Давайте обсудим наши проблемы.

– А чего тут обсуждать-то, Искорка? – сказал Злоба. – Дело – болото. Если Борис и впрямь захочет сесть на трон, кто ему в этом помешает? Олежка чтоль? Да не смеши меня.

– Ты помолчал бы, Злобушка, – сердито проговорила Искра. – Не ты ли стоял и лыбился, глядя, как унижают почтенного Авксента?

– Помилуй, княжна! – изумился великан. – Что я должен был сделать? Броситься на спасение советника? Тридцать… и даже меньше – сколько нас было-то, там, во дворе, а Зуб?