Тысячеликий демон

– Нет, не думаю, – невозмутимо ответил Тумур. – И мы тоже замаскируемся. Будем делать вид, что считаем ворон в небе. А когда Барх свистнет…

– А что насчет Барха? – поинтересовался высокий угловатый Сапар с обожженной щекой. – Мы вот говорим о нем, а он что? Хочет ли он быть каганом? И сможет ли?

– Пусть на этот вопрос ответит почтенный Манас, – проговорил Миху. – Ведь он его дед. И живет вместе с ним.

Все уставились на него. Манас выдержал паузу, выводя палкой на песке узоры, и наконец, заговорил:

– Не знаю, что и сказать, уважаемые. Барх сложный и противоречивый человек. Я долго присматривался к нему, и понял одно: парня снедает ненависть. Он жаждет крови венегов. И он хочет быть каганом, уж поверьте. Сможет ли он быть каганом? Сможет.

– Мерген хитер и изворотлив, – надменно вскинув голову, заметил Сапар. – Чего о Бархе не скажешь.

– Мерген хитер, как трусливый шакал, – изрек Манас. – А Барх хитер, как ястреб. Он будет жесток и беспощаден к врагам. Никакой Вятко не сможет умаслить его сладкими речами, ибо мой внук есть бич, что обрушится на спину всякого, кто посмеет встать у него на пути!

– Ой-ли? – с сомнением покачал головой Хардар. – Ты не на базаре, Манас-ата, не заливай нам уши медом!

Манас промолчал. Он и сам уже корил себя за излишнюю горячность, хотя всегда был склонен к патетике.

Беседа длилась еще долго. Ашант не слушал их. В какой-то момент он извинился и принялся ходить по двору. Он приостановился у изгороди. За ней в пыли резвились дети, гоняющие перепуганную кошку. Воин, посмеиваясь про себя, засмотрелся на орущих мальчишек, и не заметил, как к нему подошел Манас.

– Ашант… – тихо позвал он.

Ашант чуть вздрогнул и взглянул на старика.

– Слушаю вас.

– Меня терзает вопрос, – опершись на клюку, и пристально посмотрев в глаза воина, начал Манас. – Что было той ночью? Что сказала вам та шаманка?

Ашант смутился. Он не хотел об этом рассказывать. Потому что его никто бы не понял и не поверил.

– Ничего особенного, – уклончиво ответил он.

Но Манас не сводил с него глаз. "Не отвяжется ведь", – недовольно подумал воин.

– Барх тоже так говорит. Но я не верю.

Ашант мысленно ругнулся, набрал в грудь воздуха и твердо сказал:

– Есть вещи, почтенный, о которых и вы, и я не хотели бы распространяться.

– Понимаю, – с печалью в голосе проговорил Манас и ушел, прихрамывая и опираясь на посох.

Старик Манас остановился у входа в свою юрту. Сердце учащенно забилось. Он сглотнул комок, потоптался на месте, и устало присел на скамью рядом.

Почему он так боится собственного внука? Барх всегда был вежлив и оказывал уважение. В чем же дело? Каждый раз, когда он приходил домой, его охватывало непонятное волнение. Старику хотелось уйти подальше и не видеть его пронзительные карие глаза.

Мысли старика понеслись, он вспомнил о рождении Барха. Его родная дочь Эрдэнэ была тихой, грустной девушкой, с такими же карими глазами. Она родила Хайсе его первенца, но не возрадовалась, а наоборот, впала в хандру. В первый день рождения своего сына, Эрдэнэ нашли мертвой. Она перерезала себе вены.

Барх пошел в мать, и характером и внешностью. Он был мрачен, нелюдим и вспыльчив. В последнее время тоска, вкупе с всепоглощающей ненавистью, пропитала каждый уголок дома Манаса. Может это так страшит его?

Старик привстал, прислушался, потом снова сел. "Посижу ещё", – нерешительно подумал он. Пока Манас сидел, на ум ему пришла ещё одна история, связанная с рождением Барха. Внук его родился с родимым пятном на груди, в районе сердца, отдаленно напоминающим птицу. По мере того, как парень рос, пятно преображалось и вскоре сформировалось в удивительно четкое изображение ворона, приготовившегося схватить добычу, – вскинутые крылья, растопыренные когти, раскрытый клюв.

Не секрет, что Хайса плохо относился к сыну. Но как-то раз, лет двенадцать назад, к кагану пришел некто, назвавшийся Соамом. Незнакомый человек, судя по внешности и выговору, камык (хотя он это отрицал, называя себя истинным адрагом), рассказал кагану о славном будущем его сына, упомянув, между прочим, о птице на груди. "Я потомственный шаман, – с гордостью говорил Соам. – И мой отец, один из самых искусных шаманов своего времени, всю жизнь хранил тайну, связанную с пророчеством о вороне". Видя как заинтересовался весьма падкий на подобного рода вещи Хайса, Соам с воодушевлением продолжил: "Хан Эйдар, которого, как известно, соплеменники называли "вороном", у смертного одра поведал о том, что спустя много лет вернется. И его узнают по знаку на груди. Он вернется, чтобы набросить тень на весь мир – подлинные слова Эйдара".

"Проходимец! – со злостью подумал Манас. – По твоей вине умер Абай!"